Читать книгу "Психические расстройства и головы, которые в них обитают - Ксения Иваненко"

У меня ломалось эмоциональное восприятие другого человека и когнитивная способность представлять психическое состояние других людей и себя самой. В таких состояниях многие собственные мысли и чувства начинали казаться мне чужими. Я не могла идентифицировать себя с собственным «я». Мой Савва, который делает только то, что хочу я, и любит только то, что нравится мне, был моей точкой отсчёта собственного «я». И когда эта зеркальность нарушалась, я теряла опору, я не знала, где я и кто я. При повреждении идентичности я лихорадочно примеряла чужие маски, перебирала различные модели поведения, пытаясь найти свою потерянную. Моё самовосприятие терпело крах. Я интенсивно проецировала на себя чужие элементы, которые душили и разрушали меня ещё больше.

Когда сфера субъективного переживания и восприятие внешней реальности оказывались полностью разделёнными, а я впадала в диссоциативное состояние, единственное, что мне оставалось – это попытаться убить себя. Мне казалось, что я смогу так перезагрузить себя, что даже просто попытка самоубийства избавит меня от чужого, и я снова приобрету себя. Я буду на грани смерти и, наконец, пойму, кто же я такая.

Показатель риска суицида при ПРЛ достигает 10 %, что является достаточно высоким показателем. Многие больные ПРЛ воспринимают суицид как «надёжную пристань», акт воссоединения с состоянием, в котором они смогут прекратить муку экзистенциального ужаса. В США было проведено исследование, в ходе которого удалось выяснить, что ПРЛ негативно влияет на социальную жизнь и карьеру намного больше, чем даже такие заболевания, как депрессия и ОКР.

О том, что я настолько сильно завишу от отношений, знали лишь самые близкие друзья. Во многом я смогла признаться себе только во время лечения, что уж говорить о том, чтобы раскрываться перед другими.

Одним из первых, кто заметил, что я непропорционально сильно привязываюсь к людям, был Исмаил – мой бывший молодой человек и лучший друг Саввы. Он сам отметил, что я полностью доверяюсь своему партнёру, идеализируя его. Но затем следует неизбежное крушение.

– Ты как немецкий романтик начала XIX века, – придумал он, – только ты не один раз на протяжении всей жизни это переживаешь. А бесконечно, раз за разом.

За пару месяцев до того, как Савва меня бросил, я впервые серьёзно начала осознавать проблему наших отношений. Он продолжал меня успокаивать, обнимал по ночам, но я чувствовала, что он готовится уйти навсегда. Чтобы он остался со мной, мне надо было быстро вылечить свой мозг и перекроить душу. Я пыталась делать вид, что у меня всё нормально, когда на самом деле я падала на пол в беззвучном отчаянии каждый раз, когда за ним закрывалась дверь.

– Я не вижу с тобой будущего, – как-то признался мне Савва, – мы всё равно расстанемся, так чего тянуть?

Я бросала его сама, но как только он собирался самостоятельно разорвать наши отношения, я вцеплялась в него всеми силами. Для меня он был единственным спасением, я полностью зависела от него. Я пыталась вообще не существовать, когда его не было рядом. Потому что зачем мне всё это без него? Тут так больно.

Но становилось так страшно, что я разрушаю его жизнь, что я делаю ему хуже. Будь я сильнее, я бы отпустила его, а не старалась всеми силами прижать к себе и не отпускать-не отпускать-не отпускать.

Я пыталась скрывать от него своё безумие, перебарывать себя, самой переживать свой ад в одиночестве, не требуя помощи.

– Мы справимся со всем вместе, – пообещал мне Савва в самом начале отношений.

Я поверила ему, а он не ожидал, что внутри меня такая пропасть безумия. Я очень люблю Савву, потому и старалась убить весь этот кошмар в себе, чтобы не превратить и его жизнь в этот калейдоскоп хаоса.

Я давала себе чёткие установки, а потом всё переворачивалось с ног на голову. Я думала, что кричу на него, ругаюсь, злюсь, молю уйти от меня, угрожаю самоуправством, – всё это лишь от избытка эмоций, вызванного очередным приступом. А потом я понимала, что приступом было моё хорошее самочувствие. Я настоящая – это та, которая хочет расстаться и убить себя. Кому-то нужно глубоко вздохнуть, кому-то – побыть одному, а кому-то – просто подождать, когда одно состояние стремительно сменится противоположным, чтобы набраться смелости и признаться себе и окружающим, что продолжать жить таким ужасным человеком просто-напросто эгоистично. Я делаю исключительно хуже, и те часы радости, которые человек испытывает рядом со мной, не стоят всех тех дней мук, которые я причиняю, просто находясь рядом.

Раньше я постоянно надеялась, что вот проснусь с утра, обниму его далёкую спину, разбужу тыканьем носа в лопатку, и всё станет хорошо. Но потом это начало казаться иллюзией. Правда – это те самые слёзы взахлёб, это то молчание, когда мыслей такой ворох, что сквозь их многоголосый вой невозможно вычленить хоть какой-нибудь отдельный вопль. Это его молчание за компьютером и размеренное клацанье мышкой, пока я утираю сопли его майкой. Это его бессмысленное вопрошание и моё заламывание рук. Это – истина, которая пробивается сквозь все преграды опыта, здравого смысла и жалости к себе.

Необходимо убить себя. Не потому, что мне так плохо и невыносимо, а потому, что я приношу людям боль, безумие и бездну. И необходимо устранить эту угрозу. Будь я прекрасным цветком, который бы жил на своей планете и радовался своему существованию, у меня был бы повод оправдать себя и остаться расти. Но моя жизнь не радует меня саму. Я искренне уверена, что без меня станет лучше всем: окружающим, близким, мне самой.

И это состояние, которое порождает все эти мысли, его надо запомнить. Запомнить и вспомнить, когда ничего не будет предвещать беды, вспомнить и тихо убить себя. Потому что жить так дальше больше не представляется возможным.

А на следующий день я просыпалась, и казалось, что у меня хватит сил сделать Савву самым счастливым человеком на свете.

От этих перемен мне становилось очень-очень страшно. Этот страх сковывал и отдавал холодом в затылок. Пытаясь его логически прогнать, я окуналась в бездну ужаса. Такую бездну, когда ухудшается зрение, рассеивается всё вокруг, и вот уже есть только я наедине со своим всепроникающим ужасом.

Моменты, когда я ощущала себя нормальной, были возможны, только когда Савва был рядом. Он – якорь, который не даёт моей безумной шлюпке пуститься в шторм неизвестного безумия. Стоит только представить, как Савва уедет в очередную командировку, а я останусь наедине сама с собой на 6 или 7 ночей, как я с головой погружаюсь в пучину одинокой бесконечной пустоты. Кажется, что случится самая страшная беда.

Я понимала, что это всё только у меня в голове, а у него там реальные дела, реальные проблемы, которые можно пощупать руками, реальные люди, которых нельзя подвести, реальный Красноярск, в который надо лететь на настоящем большом белом самолёте. В то время как у меня – невидимые страхи, несуществующие люди, выдуманные проблемы. Но они очень по-настоящему душат, сидят на грудной клетке и не дают лёгким раскрыться на всю мощь. Они останавливают кровь и не дают ей доставлять в мозг живительный кислород. Крутятся бесконечные нематериальные мысли, которые даже в слова-то сложно оформить, но каждая из них представляет реальную угрозу. Меня не может обидеть сторонний человек, я не жду опасности на тёмных улицах, не боюсь нападения случайного насильника. Но я страшусь себя, своих навязчивых идей, своих параноидальных мыслей, своих желаний вырезать всё безумие из себя канцелярским ножом. Потому что, если я стою в этом мире на своих ногах, то, может, всё дело именно в них, и надо посмотреть, что в них внутри, вскрыть себя, вытащить нервы и перерезать всё, потому что больно, а так есть шанс, что всё прекратится…