Читать книгу "Дороги, которым нет конца - Чарльз Мартин"

Я прислонился к задней стене и скрестил руки на груди. Все это я уже много раз слышал раньше.

Он обвел рукой свою паству.

— Почему вы здесь? — Отец сделал паузу. Время от времени ему нравилось вставлять в проповедь фрагменты «книжной премудрости», и я знал, что будет дальше. — Каков ваш рэй-сон-дэ-тра? — Он хохотнул. — По-французски это означает «причина бытия». Подумайте об этом. — Он положил свою Библию на табурет и указал на горло. — Голосовые связки. Вы когда-нибудь спрашивали себя, почему в Библии они называются «трубами»?

Он прошелся по сцене и хлопнул в ладоши, потом еще раз, уже громче. Потом он хлопнул еще раз.

— Теперь вы!

Слушатели один раз хлопнули в ответ.

— Как вы думаете, почему Бог создал ваши руки такими, чтобы вы могли это делать? Я серьезно. Зачем рукам нужно уметь делать еще и это? — Он повернулся, вытянул руки над головой и прошелся взад-вперед. — Что это вам напоминает? Игру в футбол? Рок-концерт, где играют ваши любимые длинноволосые музыканты? — Среди зрителей прокатилась волна смеха. Он взял Библию. — Я несколько раз читал эту книгу от корки до корки и не смог найти такого места, где говорится о служении Богу, не требующем движения тела.

Он взмахнул рукой.

— Чего вы ищете? Каковы ваши мечты? Заработать деньги? Иметь красивый дом? Водить мощный автомобиль? — Еще одна пауза. — Я не против этих вещей, но не думаю, что это причина вашего бытия.

Отец подошел к краю сцены и поднял большой обрамленный коллаж из журнальных обложек с портретами музыкантов и публичных фигур.

— Вы поэтому здесь? Чтобы увидеть свое имя? — Он снова направился к задней части сцены и вернулся с большим зеркалом, вставленным в раму. Держа зеркало в руках, он прошел по краю сцены, показывая слушателям их собственное отражение. — Что, если вам просто хочется видеть свое отражение?

Отец сделал достаточно долгую паузу, чтобы публика осознала его вопрос. Примерно тогда же он увидел меня, или, скорее, дал мне понять, что видит меня.

Он повернулся, повесил Джимми на плечо и сказал:

— Я не лучший гитарист и знаю людей с гораздо лучшим голосом, но давайте мы кое-что с вами сделаем. Давайте споем вместе.

Отец начал перебирать струны, слушатели узнали мелодию, и пять тысяч голосов присоединились к нему. «Явись, источник всех благословений…»

Мне хотелось блевать.

После первого куплета отец перестал играть.

— Ладно, это было хорошо, но давайте будем откровенными. Если Тот, кто сотворил луну и звезды и эту гору за моей спиной, — Тот, кто дал цвет вашим глазам и сделал уникальными отпечатки ваших пальцев, кто дал вам голос, непохожий на любой из миллиардов других голосов на планете… если бы Он сейчас был прямо здесь, — отец указал на сцену, — если бы Он стоял здесь, что бы вы сделали?

Он опустился на колени, поднял руки над головой и слегка наклонился вперед.

— Вероятно, что-нибудь в этом роде. — Он закинул Джимми на спину и лег ничком на сцену. — Или это. — Он выпрямился. — Верно?

Отец снова начал перебирать струны.

— Что, если бы это был рок-концерт? — спросил он. — Что бы вы делали? Вы бы прыгали, как танцующие цыплята. Музыка имеет собственное измерение и проникает в людей на уровне ДНК. Ничто другое не вызывает такую коллективную реакцию, как музыка. Она обнажает предмет нашего преклонения.

Отец вытянул руку и описал перед собой широкую дугу.

— Каждый из вас — инструмент ручной работы, созданный с одной-единственной целью. — Когда рука остановилась, его вытянутый палец указывал прямо на меня, а взгляд прожигал во мне дыру. — Преклонение — вот причина вашего бытия.

Его голос рокотал в груди, а глаза были похожи на хрустальное море. Он поставил Джимми на стойку и выпрямился, глядя на две обрамленные картины.

— Вопрос заключается вот в чем: кому и чему вы поклоняетесь?

С меня было достаточно.

Я прошел между рядами и поднялся на сцену. Там я снял Полупинту со стойки, пошел к центру сцены и врезал гитарой, как топором, прямо по зеркалу. Потом я сделал то же самое с обрамленным коллажем из журнальных обложек. А потом я подошел к отцу и со всех сил ударил его по лицу, так что мое кольцо рассекло ему губу. Когда кровь потекла по его подбородку, я проговорил сквозь сжатые зубы:

— Я покончил с тобой и с твоим бродячим цирком!

Я снял кольцо с пальца и зашвырнул его так далеко, как только мог, — за деревья, к реке, вдоль утесов. Потом я схватил Джимми, спрыгнул со сцены и пошел к автомобилю, и толпа волнами расступалась передо мной.

За спиной я слышал голос отца. В нем не было гнева — только печаль.

— Спойте со мной, — попросил он. Биг-Биг начал играть, и пять тысяч голосов присоединились к отцовскому голосу. «Когда мир, как река…»

Когда я добрался до автостоянки, то пинком распахнул дверь автобуса, схватил коробку с деньгами, раскрыл ее на полу и вытащил застегнутую кожаную сумку, где хранились все деньги, которые отец тратил на наши расходы за неделю: как правило, около двух тысяч долларов. Я залез в автомобиль, завел двигатель и дал полный газ, оставив две глубокие колеи на пастбище мистера Слокомба. Когда я посмотрел в зеркало заднего вида, отец по-прежнему стоял на сцене и смотрел, как я уезжаю. Высокий блондин все так же сидел на пианино.

Мне было наплевать, увижу ли я их еще когда-нибудь.

Я пять часов ехал на юг и наконец притормозил, чтобы посмотреть на дорожный указатель в тусклом свете фар. Шоссе впереди раздваивалось. Правая дорога вела в Лос-Анджелес. Меня не слишком заботили большие волосатые лапы и громадные пиротехнические шоу, происходившие в Лос-Анджелесе, или количество грима, которым пользовались музыканты. Некоторые из них обладали талантом, производившим на меня впечатление, но большинство из них пользовалось слишком агрессивным звуком, да и в любом случае я не мог разобрать половины из того, о чем они пели. Левая дорога вела в Нэшвилл. Хотя я не был преданным поклонником музыки кантри, но чувствовал, что музыка, которую я хотел играть, была сродни той, что приходила из Теннесси, а не из Калифорнии или Нью-Йорка.

Иногда я спрашиваю себя, как бы сложилась моя жизнь, если бы я повернул направо. Или, еще лучше, развернулся бы и поехал назад.

Через двадцать один час и тысячу двести тридцать четыре мили я приехал в Нэшвилл. Восемнадцатилетний, тупой, взъерошенный, наивный и невежественный. Не лучшее сочетание качеств. В мотеле недалеко от центра города я уселся на кровать, уронил голову на руки и уставился в пустоту, которая стала спутницей моей жизни. Рядом со мной стояла кожаная сумка с деньгами. Я расстегнул ее, и когда деньги вывалились наружу, у меня отвисла челюсть.

Деньги были завернуты в карту, скрепленную зеленой резиновой лентой. Я еще никогда в жизни не видел столько денег. Я дважды пересчитал их. Двенадцать тысяч восемьсот долларов. Я посмотрел на дверь комнаты, чтобы убедиться, что он заперта и закрыта на задвижку и цепочку.