Читать книгу "Отара уходит на ветер. Повесть - Алексей Леснянский"

И до того разошлись ребята в своих излияниях, до того раскарябали себе души, что целебные слёзы закапали из их глаз, словно из капельниц, и, упав на землю, основали солончак-пробник, которого бы на разок хватило полугодовалому бычку. Также имеются сведения, что уже в середине исповеди пастухи не только не хотели найти отару, но желали за свои грехи потерять ещё и стадо КРС, и даже табун лошадей за исключением Лынзи и Орлика — эти два коня оставлялись на развод породы. Видно, забыли хлопцы, что при таких потерях оставят без работы не только себя, но и ветеринара, вторую смену пастухов, конюха, трёх сакманщиц и так далее по штатному расписанию КФХ вплоть до поварихи Людки.

Поведав друг другу всё, что только можно и нельзя, парни затеяли спор, кто из них грешнее. Это общеизвестный факт в легенде, так что можно смело приоткрыть завесу тайны исповеди. Абсолютным победителем в теологическом диспуте стал более изворотливый Санька. У Вовки хватило ума лишь на то, чтобы раздуть собственные проступки. Санька же пошёл дальше. Он вспомнил все нераскрытые деревенские кражи и взял их на себя. Не успокоившись на этом, вернулся к кражам раскрытым, сказав, что совершил их он, а засадили невиновных. Мало. Придумал разбойное нападение на деревенскую почтальоншу, которая просто не стала заявлять, так как приходится роднёй по материнской линии. Но и этого Саньке показалось недостаточно, и он наваял контрольное преступление, которое, по его мнению, должно было расставить все точки над «и».

В этом месте Вовку разобрали конкретные сомнения по поводу правдивости оппонента. Они терзали его и раньше, но сейчас он наотрез отказывался верить в то, что Санька, выставивший себя виновником аварии, мог сбежать с места ДТП, оставив на обочине трёх раненых, среди которых умудрилась затесаться трёхлетняя девочка-инвалид.

— У тебя же даже тачки нет, — сказал Вовка.

— У друга из ограды свистнул, — прикрылся Санька свежим грехом.

— Ты ж иномару сроду не водил.

— А чё там водить — две педальки.

— Чё ж тогда аварию сделал, раз две педальки? — спросил Вовка.

— Под шафэ был, — вылупился на свет ещё один грех.

Словом, Санька вышел из дебатов более грешным, а Вовка лишь более-менее. Если бы в небесной канцелярии не умели разбираться в странных порывах человеческих душ, не смыслили в самых изощрённых сердечных движениях, то наши герои наверняка были бы причислены к гитлерюгенду и прокляты во веки веков. Не смею утверждать, но осмелюсь предположить, что ангельские чины всё же имеют наивысшее духовное образование, посему быстро скумекали что к чему и махнули рукой: «Ох уж эти русские, опять за старое».

Между тем пастыри Евразии добрались до эверестова пика самобичевания и, не удовлетворившись, переключились на самоотречение. Санька про себя помолился, что пусть ему оторвёт ноги, и он будет всю жизнь ростом с пенёк — лишь бы нашлась отара. Вовка же не попросил, но прямо потребовал себе страшной или, на крайний случай, позорной смерти, но только чтоб поиски овец увенчались успехом. Можно подумать, Богу нужны были их ноги и труп…

…И налетел ветер, и сверкнула молния, и ударил гром, и разверзлось небо…

17

Цистерны воды обрушились на пастухов. Пелена дождя была тёмной и густой, как гречишный мёд. Миллионы серых трассеров пробовали на прочность растрескавшуюся и загрубевшую от засухи кожу земли. Какое-то время почва сопротивлялась, и дождевые пули плющились об неё, оставляя чернильные кляксы. Но вода и камень точит. Всё новые и новые пули впивались в слоновью кожу степи, рыхля шершавый эпителий, и мм за мм, см за см влага стала просачиваться вглубь земли — навстречу мантии и ядру. Огнь вод был столь сильным и плотным, что из нор выливались суслики. Колонии муравьёв переживали личную трагедию — великий муравьиный потоп. Травы взахлёб пили воду, давились и радовались ей.

Ребята не поднимали головы. Сцепив руки в замок, они с закрытыми глазами продолжали творить молитву. Их секло ливнем, но они ничего не чувствовали — настолько ушли в себя. Теперь им всё казалось возможным. Их рядовые души, только-только начавшие духовную карьеру в миру, рвались к патриаршему сану. Сразу — к патриаршему. Никаких промежуточных звеньев в виде дьячков и архиепископов. Об этом можно было судить по тому, что отрёкшись от себя, они не сочли нужным просить за родных и близких (это показалось им маловажным), а сразу перескочили на молитву за весь мир. Свет их душ с габаритов сразу переключился на ослепляющий дальний, и некому было мигнуть тварям Божьим, что, мол, вспомните о ближнем. И если Вовка хоть как-то разделил человечество на голодных африканских детей, инвалидов войны в Боснии и Герцеговине, жертв глобализации, то у Саньки не было и грамма конкретики. Деревенский по сотому кругу гонял одно да потому: пусть там, за лесами и морями, все люди, животные, птицы, рыбы, растения и кенгуру (последние почему-то были выделены в отдельное царство) живут долго и счастливо.

Ливень шёл ровно столько, сколько требовалось озёрным обитателям, чтобы они почувствовали себя хозяевами степи. Был явно четверг, рыбный день. В сухой закон беспрерывно вносились поправки за поправками. В водоёмах расширялось и углублялось жизненное пространство. Глухонемой мир переселялся из коммуналок в сталинки и предавался веселью. Карпы и сазаны, тряся рыбьим жиром, подмачивали себе репутацию, вертясь вокруг затопленных рыбацких рогатин, как стриптизёрши вокруг шестов. Караси сорили икрой. Стайки окуней, ельцов и сорог играли в волейбол, перебрасываясь подкормкой из теста под браконьерскими сетями. Ливень сковал в единую цепь сорок звеньев-озёр, расположенных в древнем русле Енисея, и железный занавес пал. Рыбы оформляли загранпаспорта и отправлялись в соседние водоёмы на других хордовых посмотреть и себя показать. Убедившись, что два затравленных щукой малька (уроженцы озера Адайколь) нашли политическое убежище в Окельколе, — небесная прачка закончила выжимать облака и развесила их на следах от самолётов.

Воссияло солнце… Поблёкшие в засуху травы вновь окрасились в яркие и насыщенные малахитовые, салатовые, изумрудные и бутылочные цвета. Прополосканный воздух посвежел. Присмиревшие во время ливня насекомые заползали, запрыгали, залетали туда-сюда. Исполинский семицветный транспортир раскинулся над степью как яркое напоминание, что второго всемирного потопа не будет.

— И сейчас, и всегда, и всегда-привсегда, — вслух завершил Вовка молитву, как легло ему на сердце.

— По любой! — закончил и Санька, приоткрыл один глаз и… оторопел.

Далеко-далеко впереди, прямо под радугой, паслась отара. Санька раззявил рот. Сердце затарабанило в грудную клетку, как затопленный сосед в квартиру этажом выше. У пастуха спёрло дыханье. Он протёр глаза, ткнул напарника в бок и прицелился пальцем в бело-серое пятнышко под висевшим в синеве коромыслом. Вовка навёл резкость и впился в указанную точку; ему показалось, что он тоже различает впереди что-то, очень похожее на отару. Видение длилось одно мгновенье и исчезло. Пастухи переглянулись.

— Не домолились, — сказал Санька.