Читать книгу "Записки на айфонах - Александр Снегирев"

С Лукой остановились на двадцать первой странице. Он научился выводить свои буквы, мамины и мои. Его отец опять загулял, мать станет плакаться, выслушаю.

С Матфеем играем в цвета, ищем в окружающих предметах желтый, потом красный, потом белый.

Евдокия картавит, рычим по словарю. Заставить ее трудно, приходится идти на уступки, позволять делать то, что не позволяют другие, – сжигать кукольный домик. Каждый раз Дуся является с новым кукольным домиком и каждый раз, в обмен на упражнения по исправлению речи, набивает домик бумагой и спичками и запаливает на балконе. Соседи принюхиваются и грозят пожарными, успокаиваю. Малышке нравится вдыхать вонючий дым и смотреть, как из окошек и дверцы вырывается пламя, как пластмассовая крыша вздувается и оседает, превращая строение в пузырящийся блин.

У брата поджигательницы, Ферапонта, иная страсть – анатомия. Пока мы с Дусей читаем подряд слова, начинающиеся на «Р», он внимательно изучает медицинскую энциклопедию, а потом потрошит сестринских пупсов. С ее разрешения и под моим присмотром, разумеется. Ножи у меня наточены хорошо.

Ферапонт уснет первым, а Евдокия расскажет мне сказку про деда и его дочь Жучку, которая родила славненького сынишку. Вырубимся оба, когда Жучка поведет сынишку в цирк. Я на стуле, она в кроватке.

Родители близнецов часто в разъездах, а бабушку больше интересует крепость напитков в стакане, чем судьба исчезающих после визитов ко мне домиков и пупсов.

В моем роду я последний, мне никогда не сфотографироваться с кульком младенца на руках, моя ручища и его ручонка, все эти нежности мне недоступны. Мне не суждено узнавать собственные черты в маленьком личике, умиляться семейным, повторенным в родном малыше повадкам. Но детей у меня целое стадо. Когда-нибудь они обзаведутся потомством и поволокут меня к каждому очередному крестным. Те подрастут, и все это будет меня тормошить, поздравлять с датами, верещать поблизости. Непременно найдутся какие-нибудь особенно ласковые и внимательные претенденты на мое состояние: две комнаты и пепелище, – не пропадать же. Ничего дурного в том нет. Надо будет ближе к делу распорядиться, заверить нотариально. С согласия жены. У нас все совместное. Мне только зуб вставной принадлежит. Левая двойка, что вместо выбитой одноклассником вставили. Все меняется, только она крепка и блестит эмалью, идентичной натуральной. Завещаю кому-нибудь небрезгливому.

Впрочем, скорее всего, дети меня забудут. Самому придется искать наследника.

После близнецов – Агриппина, потом Патрикей… и кто ее надоумил так сына назвать. Да и остальные тоже, что ни имя – или Евангелие, или летопись…

Выбитый зуб я долго хранил в коробке, а потом потерял…

Перевернусь на другой бок, ногу отлежал, белая кроватка, в которой умер сын, коротковата…

Александр Маленков

Туфельки

Это я, Таня, мне шесть лет. У меня есть мама и папа, мы живем в бараке на улице Пионеров. У нас своя комната с балконом, мне разрешают на него выходить. Мы живем хорошо. Папа работает строителем, но я не была у него на работе. Он приходит очень поздно, потому что много работает. Он говорит, что сейчас идет война и он строит завод, на заводе будут делать танки. Нужно построить его побыстрее, потому что танки очень нужны для победы. Мама тоже работает, но не на заводе, она работает врачом в больнице, она приходит вечером.

Мама, папа, соседи, воспитатели в детском саду часто говорят про войну. Мы с мамой по выходным ходим в кино, там перед фильмом показывают журнал, там тоже говорят про войну. Мы воюем с немцами. Я не видела немцев.

Один раз мы шли в кино, а по другой стороне улицы шли друг за другом такие люди, много-много, а рядом шли солдаты с автоматами. Я спросила маму: «Это немцы?» А мама сказала, что это заключенные, их водят на стройку, где работает папа. Папа строит не сам, он показывает заключенным, как надо строить, а они строят. Я спросила: «Они плохие?» А мама сказала: «Не показывай пальцем, это неприлично». Один заключенный сделал папе табуретку, я с ней играю.

Я хожу в детский сад. Папа говорит, что это моя работа, и смеется. Он вообще редко смеется. Раньше, когда мама заболела туберкулезом, она лежала в больнице, тогда я оставалась в садике ночевать, папа брал меня только на выходные. Воспитательница Ирина Павловна сказала папе, что у меня вши, что я все время держу обе руки в голове. Дома папа взял тетрадку в клеточку, положил ее на стол, я наклонилась над тетрадкой, он стал меня вычесывать и вши посыпались на тетрадку и прыгали по клеточкам. Тогда он отвел меня в парикмахерскую и меня постригли наголо. Машинкой постригли вместе с вшами. У нас в группе есть еще ребята, которых постригли. И девочки тоже.

А потом папа сказал, что мама выздоровела и скоро приедет. Я ждала ее на балконе и смотрела на дорогу, а когда я ее увидела, побежала к ней на улицу и хотела обнять, а она сказала: «Боже, что у тебя на голове?» А я еще была почти лысая, поэтому она так сказала. У мамы самой очень длинные волосы и красивые. Она говорит про них «проклятье», потому что после бани их надо долго-долго расчесывать.

А зимой был грипп. И мама работала даже по выходным. Со мной некому было сидеть, и она брала меня с собой на вызовы. Мы ходили в другие бараки целый день, мама выписывала рецепты. Она ставила меня перед собой, клала мне на шапку рецепт и выписывала. У меня шапка сверху плоская и твердая, на ней удобно писать. Один пациент сказал: «Какой у вас удобный ребенок, Цира Яковлевна». Это он про меня сказал. А мама ничего не сказала, она очень устала от гриппа и говорила только: «Ой вэй». Я спросила, что такое «ой вэй». А мама сказала – когда жизнь тяжелая, так говорят.

Потом я заболела гриппом. Мама сказала: «Это потому, что я тебя таскала с собой». Я лежала в кровати, а комната становилась круглой, в ней были стулья, много стульев, они все приходили и приходили – стулья. Это как сон, но я не спала. Мама сказала, что это бред из-за гриппа.

Потом я выздоровела и пошла в садик. Нам там дают манный пудинг с киселем на сладкое. Я только кисель ложкой съедаю, а манный пудинг не ем, потому что он белый и блестит. И дрожит. И у него сверху корочка. Но воспитательница говорит, что пока я не съем, не пойду спать. А я ей один раз ответила «Ой вэй!», но она не поняла. Все уже уходят на мертвый час, а я сижу за столом. Воспитательница говорит, что как мне не стыдно, идет война, люди голодают, а я не ем этот пудинг. Потом она меня отпускает.

Манный пудинг дают часто. Я все время из-за него всех задерживаю. Но когда работает повариха Галя, она идет мимо, когда я уже съела кисель, и незаметно половником мне еще на пудинг кладет кисель. Я его опять ем. Я быстро его ем, чтобы воспитательница не заметила, что у меня второй кисель. Я рассказала маме, а мама засмеялась и сказала, что знает Галю, это ее пациентка.

А еще на меня нарисовали в стенгазете карикатуру и написали: «У всех тихий час, а Таня Шумилина все еще ест». Стенгазета называется «молния», мы ее смотрим, а потом идем играть. У меня в саду нет кукол, только буденновцы и мишки. У меня были куклы, но, когда мы эвакуировались, мама их оставила в Подольске. Она сказала, что война, что «вот только кукол мне не хватало» и что она не знает, как ей все сложить, всего пять мест дали, и как ей всю свою жизнь в пять мест упаковать.