Читать книгу "Вегетарианка - Ганс Хан"

Если бы в тот вечер они навсегда покинули дом, как хотела Ёнхе, могло бы все сложиться иначе?

Если бы в тот день на семейном обеде она крепче держала руки отца, чтобы он не смог ударить Ёнхе, могло бы все сложиться иначе?

Когда Ёнхе впервые привела к ним для знакомства своего будущего мужа, его холодное выражение лица почему-то ей не понравилось. Если бы она прислушалась к своей интуиции и удержала ее от этого замужества, могло бы все сложиться иначе?

Временами она полностью погружалась в мысли, перебирая в памяти события и факторы, определившие судьбу Ёнхе. Это бессмысленное занятие – по одному поднимать и взвешивать каждый камень, как в игре го, – ни к чему не приводило и уже ничего не могло исправить. Однако остановить этот поток мыслей ей не удавалось.

Если бы только она не вышла замуж за художника…

Наконец, когда память возвращалась к ее собственной жизни, голова становилась тяжелой и бесчувственной, как при параличе.

Она не была уверена, что любит его. Не осознавая этого до конца, вышла за него замуж. Возможно, она нуждалась в чем-либо, что могло бы немного возвысить ее в этой жизни. Хотя его работа ничего не приносила в семейный бюджет, ей нравилась атмосфера в его семье, состоящей в основном из преподавателей и врачей. Она очень старалась соответствовать его правильной речи, вкусам и пристрастиям, желаниям в постели. Какое-то время в начале их совместной жизни они, как и другие молодые супруги, случалось, устраивали словесную перепалку по пустякам или по какому-то значительному поводу, однако вскоре сложилось так, что ей пришлось смиренно принять все, что требовало смирения. Но в самом ли деле она вела себя так ради него? Не разрушала ли она его в той же мере, в какой он разрушал ее все эти восемь лет жизни под одной крышей?

Около девяти месяцев назад он позвонил ей в первый и в последний раз. Время близилось к полуночи. Судя по короткому щелчку автомата, проглотившего монетку, звонил он откуда-то издалека.

– Я хочу видеть Чиу.

Этот голос – низкий и напряженный, нарочито спокойный и такой знакомый – вонзился ей в сердце, как тупой нож.

– Нельзя ли увидеть его хотя бы один раз?

Это было так свойственно ему: не удосужившись признать себя виновным, не проронив ни слова о прощении, сказать только о сыне. Даже не спросить, что с Ёнхе.

Она знала, какой он тонкий человек, насколько чувствительная у него натура. Знала, как легко ранить его самолюбие и как просто сломать душу. Знала и то, что стоит ей один раз отказать, ему потребуется много времени, чтобы решиться позвонить снова.

И хотя она знала все это, а вернее, именно потому, что знала, она не ответила и опустила трубку.

Глубокая ночь, телефонная будка, старые кроссовки, потрепанная одежда, отчаянное лицо мужчины средних лет. Она мотает головой, стирая эту картинку, нарисованную воображением. На нее тихо надвигается другая: квартира Ёнхе, он выбегает на лоджию, чтобы перелететь через перила как птица. В его фильмах было так много крылатых существ, но в тот самый миг, когда ему самому требовалось взлететь, крыльев не оказалось.

Она хорошо запомнила, какими увидела его глаза в последний раз. Его лицо, совсем незнакомое, пронзенное страхом. Разве это лицо человека, которого она так хотела уважать, лицо человека, ради блага и спокойствия которого ей приходилось так много терпеть, не щадя себя? Нет, от того человека, кого она знала, точнее, думала, что знает, осталась лишь тень.

– Я не знаю тебя.

С силой сжав руку, опустившую трубку на рычаг, она проговорила:

– Нет нужды даже просить прощения и прощать. Ведь я не знаю тебя.

Снова раздался трезвон, и она выдернула провод. На следующее утро пришлось подключить телефон к сети, но, как она и предполагала, больше он не звонил.

* * *

Время все течет.

Сейчас Ёнхе лежит с закрытыми глазами. Может, уснула? Почувствовала ли она запах фруктов, что подносили к ее рту?

Она смотрит на скулы, выступающие на лице сестры, на провалившиеся глаза, впалые щеки. Она чувствует, что становится тяжело дышать. Поднимается и подходит к окну. Небо понемногу теряет темно-серый цвет, вокруг становится светлее. И летний лес в горах Чхуксонсан начинает оживать, возвращается к своим потерянным краскам. Интересно, в каком примерно месте той ночью на склоне нашли Ёнхе?

– Я слышала голос.

Так ответила она, лежа под капельницей.

– Раздался голос, он звал меня, и я пошла за ним. Вот и все… Но потом он перестал звать, поэтому… я стояла там и ждала. Вот и все.

– И чего же ты ждала?

Услышав вопрос, Ёнхе вдруг встрепенулась, в глазах зажегся огонь. Протянув руку, в которой не было иглы, сжала ее ладонь. Пожатие оказалось таким сильным, что удивило.

– Под дождем я растаяла… Вся растаяла… И как раз собиралась войти в землю. Если снова прорастать из земли, то по-другому никак нельзя.

Неожиданно в ее мысли вклинивается взволнованный голос Хичжу:

– Что же делать? Говорят, Ёнхе может умереть…

Она чувствует, что заложило уши. Как при взлете, когда самолет стремительно набирает высоту.

В ее памяти хранится эпизод из прошлого, о котором она никому не рассказывала. И впредь, наверное, не расскажет никому.

Два года назад в апреле – значит, весной того года, когда ее муж снял видео с Ёнхе – у нее почти два месяца продолжалось кровотечение. Каждый раз, стирая белье, испачканное кровью, она вспоминала алую кровь, хлеставшую из запястья Ёнхе несколько месяцев назад, и не понимала, как это связано. Она боялась идти в больницу и, откладывая на следующий день осмотр у гинеколога, думала: «Если это неизлечимая болезнь, сколько осталось жить? Год, полгода? Или три месяца?» И впервые четко, как откровение, осознала долгое время, прожитое с ним. Время, лишенное радости и естественности. Время, заполненное лишь заботами и терпением, полной отдачей всех ее сил. Этот выбор она сделала сама.

Наконец, с утра в один из дней она собралась в больницу, в которой родился Чиу, и, спустившись на открытую платформу станции метро «Вансимни», стала ждать поезда. Он очень долго не шел. На противоположной стороне виднелись разрушенные металлические постройки, а по краям пути между шпалами, где не ходили поезда, вымахала высокая трава – до нее не дошли руки уборщиков. Вдруг пришло ощущение, что она не жила на этом свете, и ей стало страшно. Да, на самом деле. Она не жила. Лишь терпела, сколько себя помнит, с самого детства. Она считала себя добрым человеком и жила, веря в свою доброту, не причиняя никому вреда. Искренняя, довольно успешная в своем деле, она надеялась всегда оставаться такой. Однако случилось нечто странное. Перед этими развалившимися строениями и высокой травой она почувствовала себя просто ребенком, не более того, просто ребенком, никогда не жившим на этом свете.

Скрывая волнение и стыд, она забралась на гинекологическое кресло, и средних лет доктор, введя глубоко во влагалище холодную трубку с зеркалом, оторвал похожий на язычок полип, что образовался на стенке матки. От острой боли она вся сжалась.