Читать книгу "Беглый огонь! Записки немецкого артиллериста 1940-1945 - Вильгельм Липпих"

Проходя вместе с колонной наших солдат по местам недавних боев, я видел на горизонте лишь высокие пни на месте прежних густых лесов. Останки убитых русских солдат, устилавшие землю, издавали жуткое зловоние

Сражение на Волхове проходило в невообразимо тяжелых условиях, однако наши военные успехи укрепили в нас веру в собственные силы и неизбежность победы на Восточном фронте. Начавшееся летом новое наступление в южной России убедило нас в том, что победа не за горами.

Ораниенбаумский котел

1 июля — 11 августа 1942 года

1 июля 1942 года 58-ю пехотную дивизию перебросили на расстояние 120 километров к северо-западу от периметра Ораниенбаумского котла. Мы были в 25 километрах западнее наших старых позиций близ Урицка. Здесь советские войска оказались отрезанными от основной группировки Красной Армии и были окружены нами, точнее, взяты в полукольцо. Они оказались в «котле», за спиной у них были воды Финского залива.

Хотя наша дивизия стояла в Ораниенбауме на расстоянии всего 25 километров от линии фронта, сложившаяся обстановка дала нам относительную передышку от боевых действий. Вскоре после прибытия на новое место командир нашей роты представил меня к награждению значком за участие в боевых действиях. Подобно другим подобным медалям он вручался не за конкретный поступок, а по совокупности боевых заслуг.

Хотя в Ораниенбауме пока не было сильных боев, дивизионные орудия постоянно помогали пехоте отбивать ежедневные попытки русских проникнуть на наши позиции. По словам пленных, целью подобных вылазок был захват наших пулеметов MG-42, действие которых я впервые увидел на Волхове.

Наши фронтовые разведчики, как и в Урицке, также совершали вылазки на ничейную землю. Они уходили на задание группами по двенадцать человек, иногда по сто. Они производили разведку вражеских позиций и старались захватить «языка». В таких случаях мне приходилось оставаться в состоянии готовности в любую минуту попросить у наших артиллеристов огня для прикрытия их отступления при возникновении опасных ситуаций. Чаще всего такой необходимости не возникало, однако пару раз мы приходили на помощь нашим разведчикам.

Несмотря на то что редкие бои в Ораниенбауме все-таки происходили, наше двухмесячное пребывание в этом месте позволило нашей дивизии немного восстановить силы и получить подкрепление. Три с половиной месяца непрерывных боев на Волхове были для нас полной неожиданностью. В обычных обстоятельствах после трех-четырех недель тяжелых боев нашим солдатам разрешался отпуск.

На относительно спокойном фронте вроде Ораниенбаумского солдаты проводили на передовой 80–90 процентов своего времени. Несмотря на то что отправки в тыл были нечасты, нам иногда удавалось найти время для отдыха в блиндаже, игры в карты или написания писем домой. Как и во многих других отношениях, наша минометная рота находилась в лучших условиях, чем любая пехотная рота, особенно в том, что касалось соотношения времени, проводимого на передовой и в тылу.

1 августа мне присвоили звание унтер-офицера, а спустя неделю вручили медаль, которую мы называли медалью за «мороженое мясо», то есть за выживание в условиях свирепых русских холодов. Но самым важным для меня было получение трехнедельного отпуска, отсчет которого велся с 11 августа. Покинув Ораниенбаум, я совершил путешествие в Германию, преодолев 1500 километров пути. В последний раз я виделся со своей семьей и Аннелизой в ноябре 1940 года, и поэтому мне было трудно поверить в то, что я действительно возвращаюсь домой.

Первый отпуск из России

11–30 августа 1942 года

Когда мы прибыли в Тильзит, город в Восточной Пруссии, и достигли границ рейха, военные власти потребовали, чтобы все отпускники прошли санитарную обработку. Нашу одежду и личные вещи отнесли в большую комнату, где обработали особым составом, а нас отправили принимать горячий душ. Освободившись от вшей, мы последовали дальше в Германию. При мысли о том, что хотя бы на время покидаю Россию, я испытал огромное облегчение.

Через три дня после отъезда из Ораниенбаума я прибыл в Пюгген. На этот раз моя семья приняла меня даже еще более тепло, чем в мой приезд домой из Бельгии.

За те 20 месяцев, что я отсутствовал, мои сестренки так сильно выросли, что я просто не узнал их, особенно пятилетнюю Маргариту. Общение с ней, наши игры стали моим самым светлым воспоминанием об отпуске.

Прием, который мне оказали мои близкие, заставил меня почувствовать себя настоящим героем. Например, мать кормила меня лакомствами, которым завидовали мои братья и сестры.

Однако, несмотря на все их усилия порадовать меня, я так и не смог до конца насладиться блаженством домашней обстановки, как в мой приезд домой после Французской кампании. Солдат, вернувшийся на родину в отпуск из России, становится другим человеком. Я так и не смог до конца избавиться от напряжения, присущего тяжелой жизни в боевых условиях.

Хотя хорошо знакомая череда дел на родной ферме немного успокоила меня, мне потребовалось еще много лет, чтобы избавиться от вызванного войной стресса. Тем не менее многие события, которые я пережил на войне, оставили в моей душе и памяти неизгладимый след.

Хотя сама ферма осталась прежней, как и в дни моей юности, в Пюггене произошли некоторые перемены. К этому времени власти начали отправлять на промышленные предприятия и фермы в качестве даровой рабочей силы военнопленных или угнанных из оккупированных стран гражданских лиц. После победы над Польшей в 1939 году в нашей деревне оказалось несколько пленных поляков. В следующем году к ним прибавились пленные из Франции и Бельгии.

В отместку за малую лояльность нашей семьи нацистскому режиму местные власти приказали отцу, ставшему теперь членом фольксштурма, народного ополчения, охранять примерно 20 пленных, проживавших в нашей деревне. Его обязали по ночам дежурить в пивной, располагавшейся на той же улице, что и наш дом, в то время как пленных запирали в зале для танцев.

Моему отцу было уже за пятьдесят, и он вряд ли справился бы с пленными, если бы те задумали бежать. К счастью, он установил с ними нормальные отношения, и поэтому никаких проблем между ними не возникало. Один из бельгийцев часто говорил ему: «Ну что же, герр Люббеке, вам не вечно придется сторожить нас. Придет время, и мы поменяемся местами — вы станете нашим пленником».

На нашу ферму также прислали работника из числа военнопленных, поляка по имени Зигмунд, фабричного рабочего из Лодзи. Моя семья обращалась с ним, как с обычным батраком-немцем, вместе с ним работала на поле и решала общие проблемы. Несмотря на то что согласно правительственным правилам пленные должны были питаться отдельно от немецких семей, мать все равно усаживала Зигмунда за наш обеденный стол, и тот ел вместе с моими родственниками. Власти в конечном итоге разрешили пленным жить на фермах. Получив соответствующее разрешение, моя семья выделила Зигмунду комнату в бывшем домике моего деда. Позднее у нас жили два пленных бельгийца. Несмотря на такие изменения, жизнь в Пюггене казалась вполне нормальной, и ее, похоже, не особенно коснулась война.