Читать книгу "Смертельная любовь - Ольга Кучкина"

Рождественским вечером он попросит ее: напишите обо мне балладу. Она выполнит просьбу в Париже, в 1924-м, когда он уже погибнет в застенках ЧК, обвиненный в контрреволюционном заговоре, которого не было:

На пустынной ПреображенскойСнег кружился и ветер выл.К Гумилеву я постучалась.Гумилев мне двери открыл.В кабинете топилась печка.За окном становилось темней.Он сказал: «Напишите балладуОбо мне и жизни моей».

Не очень умная Аня Энгельгардт после гибели Гумилева не найдет ничего лучше, чем отметить: я вдова, а она всего лишь первая ученица.

Это будет не единственная потеря Ирины Одоевцевой.

В новой России ко многому приходилось привыкать. Большевистская власть топором рубила жизни и связи.

К каким-то порубкам привыкнуть было невозможно.

* * *

Мы оставляем за скобками степень близости учителя и ученицы. Мы только знаем, что однажды, идя вдвоем с ним, Одоевцева увидит на противоположной стороне улицы торопящегося человека, высокого, тонкого, с удивительно красным ртом на матово-бледном лице и челкой, спускающейся до бровей, под черными резко очерченными бровями сверкнут живые, насмешливые глаза. Сорвав с головы клетчатую, похожую на жокейскую, шапочку, он крикнет: «Николай Степаныч, прости, лечу!» И пропадет из глаз.

Гумилев назовет его имя: Георгий Иванов.

Но я боюсь, что раньше всех умретТот, у кого тревожно красный ротИ на глаза спадающая челка, —

напишет о нем Осип Мандельштам, его друг. Одно время у них даже была визитная карточка на двоих: «Георгий Иванов и О. Мандельштам» – эта идея пришла в голову Мандельштаму.

Он ошибся. Его друг умер позже. В эмиграции. Сам Мандельштам – раньше. В лагерной больнице.

Потери, убытки, одни убытки, как печально говорил герой рассказа Чехова «Скрипка Ротшильда»…

* * *

Гумилев представит Георгия Иванова Ирине Одоевцевой так: «самый молодой член Цеха и самый остроумный, его называют “общественное мнение”, он создает и губит репутации». И предложит: «Постарайтесь ему понравиться».

«Наверное, высмеет мою молодость, мой бант, мои стихи, мою картавость, мои веснушки», – подумает Ирина Одоевцева, хотя понравиться захочется. Две-три случайные встречи ни к чему не приведут. И она решит, что он, с его снобизмом и язвительностью, не в ее вкусе.

Пройдет зима. Ранней весной Гумилев вдруг объявит ей: «А вы нравитесь Жоржику Иванову». Правда, тут же и охладит возможный пыл: «Но не надейтесь. Он ленивый и невлюбчивый мальчик – ухаживать за вами он не станет».

30 апреля 1920 года на квартире Гумилева происходит «прием-раут» в честь прибывшего в Петербург Андрея Белого. Трое студийцев читают стихи. В их числе – Ирина Одоевцева. Когда чтение кончено, Андрей Белый взахлеб произносит невнятную речь. Одоевцева понимает, что молодые поэты ему, великому, просто-напросто неинтересны.

Появляется запоздавший Георгий Иванов. Гумилев заставляет читать для вновь прибывшего одну Одоевцеву. Она трусит и не знает, что выбрать. Гумилев предлагает «Балладу о толченом стекле». Но он же сам забраковал ее несколько месяцев назад и спрятал в папку с надписью «Братская могила неудачников».

Недоумевающая поэтесса начинает:

Солдат пришел к себе домой,Считает барыши —Ну, будем сыты мы с тобой,И мы и малыши!Семь тысяч! Целый капитал,Мне здорово везло —Сегодня в соль я подмешалТолченое стекло.

Она больше не волнуется. Волноваться нечего. Она уже умерла, а мертвые сраму не имут.

Георгий Иванов не отрывает от нее глаз. И случается невероятное. Он, «разрушитель и создатель репутаций», провозглашает балладу «литературным событием» и «новым словом в поэзии».

В десятках рукописных отпечатков «Баллада» расходится по Петербургу. Автора объявляют «надеждой русской поэзии». Преграда между ними рушится. Теперь она не понимает, как могла быть равнодушна к нему. Он и только он – в ее мыслях. Она картавит, он шепелявит – может быть, это судьба?

Гумилев просит ее не выходить замуж за Георгия Иванова. Просит один раз и второй. И не понять, в шутку или всерьез.

* * *

У Ирины Одоевцевой – свой Петербург, послереволюционный.

У Георгия Иванова, который старше на семь лет, – свой, предреволюционный.

Шум Невского проспекта, свет дуговых фонарей, фары «Вуазенов», экипажи, лихачи с их криком «берегись», военные, дамы, сияющие витрины – Европа. Даже туман на Васильевском – особый, европейский. Ночная жизнь пересиливает дневную. Сперва заваливаются в «Эдельвейс», он открыт с 10 вечера – официально до полуночи, а реально до часу ночи, там собирается отребье петербургской богемы. После перемещаются в «Доминик» на Невском, где можно гулять до трех. А в четыре утра уже распахиваются двери извозчичьих чайных на Сенной, где подают не только яичницу из обрезков, но и спирт в разбитом чайнике. Это называлось «пить с „пересадками“.

Георгий Иванов убежден, что талантливые и тонкие люди встречаются чаще среди подонков богемы. Его интересует все, что «под» и «над». Никогда – между, серая середина.

Место «над» – в знаменитой «Бродячей собаке» и в «Провале», возникшем вместо «Собаки», когда та закрылась. Существовал гимн «Бродячей собаке»:

На втором дворе подвал,В нем приют собачий.Каждый, кто в него попал,Просто пес бродячий…

«Собака» принимает гостей по понедельникам, средам и субботам. Являются люди театра, художники, поэты. Завсегдатаи – Ахматова и Гумилев, Кузмин, приезжавший из Москвы Маяковский, Мандельштам, артистка Судейкина и художник Судейкин, «мирискусники». «Проходите, ваши уже здесь», – радушно приглашает хозяин «Собаки» Пронин или его жена Вера Александровна, проводя очередного гостя за «артистический стол». Летом 1917 года за этим столом сидели Колчак, Савинков и Троцкий.

В «Собаку» Георгий Иванов впервые приглашен письмом от Гумилева. Для знакомства. Тем же письмом его извещали, что он принят в Цех поэтов без баллотировки. Его восторг не знает границ. Еле дотянул до назначенной субботы. Перебирал, что надеть, бабочку или галстук, тот галстук или этот. Увидев его, Гумилев проговорил: «Я знал, что вы молоды, но все же не думал, что до того». Выйдя из «Собаки» на рассвете и подозвав извозчика, переполненный эмоциями и умирающий от усталости Георгий Иванов подумал, что счастливее ему уже не бывать.

Самый остроумный, хотя и самый молодой член уникального Петербургского художественного сообщества, Георгий Иванов – баловень судьбы.

Известна точная дата его «вступления в литературу». В осенний день 1910 года 16-летний юноша прочел газетное объявление, где-то между объявлениями о сдаче квартиры и продаже велосипеда, о том, что редакции требуются рассказы. Он принес. Рассказ напечатали.