Читать книгу "Хроники Порубежья - Юрий Рудис"

Затем человек в белой рубахе что-то сказал черноусому, но тот и бровью не повел. Понимающе кивнув, человек в белой рубахе отступил на шаг и остался там стоять, склонив голову на левое плечо, заложив одну ладонь за пояс, а другой поглаживая окладистую бороду. Оттуда он еще раз бросил взгляд на черноусого, но, убедившись, что тот по-прежнему поглощен созерцанием происходящего у костра, вдруг заговорил с Дашей. Через какое-то время до той вдруг дошло, что она понимает то, что он говорит. Многие слова были незнакомы, но остальные, камешками вылущиваясь из его, журчащей как ручеек, речи, без особого труда доносили до неё смысл сказанного.

— Я — Сивер, а его Дунда зовут, — говорил человек в белой рубахе, показывая на черноусого. — Он за главного. Его все слушаются. И я тоже. А иначе нельзя, потому — все по уму должно быть.

Он, видишь, как распорядился, подругу твою, значит, дружине отдал на потеху и поругание, а тебя для себя взял. А мог бы и обоих себе оставить, но нет. Потому — честный!

Честный Дунда, между тем, сел на ствол поваленного дерева и, притянув на колени Дашу, стал гладить её, как гладят собаку, не обращая внимания, на то, что та тряслась как осиновый лист.

— Ты что, девка, — удивился Сивер. — Никак смерти ищешь? Радуйся, дура, а то, не ровен час прогневится.

Но Дунда не стал гневаться, просто наподдал коленом, и ноги Даши разъехались в стороны.

— Знай хозяйскую руку, — торжественно констатировал Сивер, усаживаясь на траву, чтоб не упустить ни малейшей подробности.

Однако, Дунда пока что был больше занят тем, что с Верой проделывает низкорослый весельчак, который потешал товарищей, распаляя их и распаляясь сам. Видно было, что он, как опытный артист, желает взять от ситуации все, что только можно. Но неблагодарные зрители уже показывали признаки нетерпения.

Лицо Сивера своим благообразным строением как нельзя более лучше приспособленное для выражения добрых чувств, казалось, окоченело в умильной гримасе. — У них, милая ты моя, обычай такой, значит, что всё что чужое, то всё ихнее. А уж чужая-то баба без мужика, и того более. Ну, и где твой мужик? Нету. А и был бы какой, они бы эту неисправность мигом поправили. Потому что отеческие обычаи блюдут свято. Это ж буджаки, а не наши пни беспамятные.

Перед ихней мощью и молодечеством ни одна не устоит. Которая дружить не хочет, той ножиком по горлу. А как иначе? На дружбе ведь белый свет держится. И что делать? Не трепыхаться! Достоинство блюсти! А достоинств у нас с тобой, девка, теперь два — смирение и послушание. Значит, тварь бесстыжая, не сиди, как копна. Радуйся, а то хуже будет.

Слова говорливого придурка с назойливостью мух лезли в уши и зудели в голове.

— Нет, не понимаю я наших баб. Толкут как горох в ступе — степняки, поганые. Морды воротят. А ведь это такие же люди. Их только понять нужно. Если ты к ним по-хорошему, то и они к тебе по-хорошему, — Сивер шумно сглотнул слюну и замолк.

Низкорослый, опасаясь наскучить товарищам, придумал какую-то новую шутку. Чего он там творил, Даше не было видно, но белокожая Вера, которая, как все рыжие, легко краснела, не то что покраснела, а сделалась прямо пунцовой, и уже не кричала, а только молча раскрывала рот, как рыба, выброшенная на песок.

— А по мне, так все люди одинаковые, — не унимался Сивер, словно торопясь заткнуть словесной трухой чёрные дыры в стремительно расползающейся ткани бытия.

— Топор мне оставили, доверяют. Что сами едят, то и мне, по справедливости. И я им не без пользы, язык знаю. Толмачу помаленьку. Им без меня никуда. Речицу возьмем, большой полон будет, попрошу у Дунды позволения, чтоб жену себе подыскать. А то, видишь, какая незадача, моя-то, прежняя, пропала. Сама рассуди, зачем степнякам старуха, когда у них и молодые долго не держатся. Ну, женюсь, детишек новых нарожаем. Чем не жизнь?

Низкорослый наконец оторвал от Веры свое лицо, вытер мокрые губы и подбородок и навалившись всем своим тощим телом, судорожно, как припадочный, задёргался. И что-то у него сразу не заладилось. Зрители зароптали.

Дунда оттолкнул от себя Дашу, которая как кукла повалилась в траву, встал и широкими шагами пошёл к костру.

Подойдя к костру, честный Дунда легко, как щенка, поднял низкорослого за шиворот и отбросил на несколько шагов. Запутавшись в спущенных штанах тот упал, но тут же вскочил, злобно блеснули глаза на перепачканном землей лисьем личике, которое, однако сразу приняло добродушный вид, когда низкорослый первым громко засмеялся, всем своим видом показывая, что находит выходку предводителя весьма остроумной.

Дунда же принялся неторопливо расстегивать пояс, важно, с большим чувством собственного достоинства, как все, что он делал в этой жизни. И вдруг, дернулся, словно кто-то спереди внезапно рванул его за волосы, и упал лицом вниз. Вслед за ним коновод, невзрачный юноша в войлочном колпаке, всю дорогу дремавший, не принимая участия в общем веселье, вдруг широко открыв глаза, скосил их на грудь, из которой торчал оперенный конец стрелы, да так и остался сидеть пригвожденный к берёзовому стволу.

Над поляной прокатился волчий вой.

Испуганные кони подхватились и вихрем умчались куда-то, сразу исчезнув из виду. Бросившийся к ним наперерез, низкорослый шутник вскрикнул и кубарем покатился по земле. Даша, плохо представляя, что происходит, села на землю. Между тем, оставшиеся в живых соратники покойного Дунды, быстро опомнились и гурьбой побежали туда, где, как они полагали, притаился невидимый стрелок.

Но смерть сама вышла к ним из зарослей, приняв обличье рослого седобородого старика с длинным мечом, казавшимся невесомым в его костлявой руке. С лязгом сшиблись клинки. Через минуту все было кончено, четверо из бежавших полегли на месте, залив кровью траву вокруг себя, пятый, не приняв боя, кинулся в лес. Он бежал очень быстро, казалось, быстрее, чем может бежать человек, и стрела настигла его всего лишь в шаге от спасительных деревьев.

Даша, как завороженная, наблюдала за бойней. Мир стал принимать нормальные очертания. Безумие, захлестнувшее его черными волнами, со смертью каждого насильника отступало все дальше.

Сивер же, который за все время ни разу не пошелохнулся, казалось, не верил своим глазам, глядя, как один за другим умирают его хозяева, силе и непобедимости которых он так безоглядно доверился, и озаботился своим спасением, лишь тогда когда упал последний из них. Он пригнулся к самой земле и стал, стараясь не привлечь к себе внимания, пятиться. Возможно, ему удалось бы уйти незамеченным, но споткнувшись о подставленную Дашей ногу, Сивер споткнулся. Драгоценные мгновения были потеряны. Неудачливый беглец, кажется, понял это, взгляд, брошенный им на девушку, был полон неподдельного изумления. Он, словно видя её в первый раз, вскрикнул с укоризной. — Ты что!? Ты что творишь, девка? Я ж тебе в отцы гожусь.

— Да никуда ты не годишься, — произнес откуда-то сбоку низкий голос. Обернувшись, Даша увидела в нескольких шагах от себя женщину с луком в опущенных руках. Мельком, исподлобья, взглянув на Дашу из под низко повязанного платка, она улыбнулась странной улыбкой, чуть сморщив нос и приподняв верхнюю губу. Блеснули белоснежные острые зубы.