Читать книгу "Куприн. Возмутитель спокойствия - Виктория Миленко"

Мог ли Куприн оставаться в Петербурге, когда началась такая заваруха в его любимой Одессе?! Биографами этот период освещен путано. В канонической хронологии жизни и творчества писателя, составленной Ф. И. Кулешовым, сообщается, что Куприн прибыл в Одессу только в середине июля 1905 года. Но как быть с записью в дневнике Чуковского: «Я помню его (Куприна. — В. М.) в Одессе... в 1905 (как он прятался в Потемкинские дни на Большом фонтане)»? Конечно, Корней Иванович по прошествии многих лет мог спутать «Потемкинские дни» и «послепотемкинские дни», но мог быть точен. В таком случае дальнейшие события выглядят логичнее.

Если Куприн действительно был в «Потемкинские дни» в Одессе, то видел и слышал страшные вещи. Здесь несколько дней бушевали бунт и погром. Сожгли деревянную эстакаду в порту, пакгаузы и склады РОПиТ, потопили пароходы... Уверенные в поддержке артиллерии мятежного броненосца, какие-то личности заявляли, что Одесса отделяется от России. Хватит ее кормить! Создается независимая Южнорусская республика! Нужно только еще Крым забрать с Севастополем и Черноморским флотом! Моряки не подведут! И на этом фоне «Потемкин» дал несколько залпов по Одессе.

Обыватели не представляли, что это только начало. Люди посвященные (Куприн вполне мог быть среди них) знали, что большевики готовили масштабное восстание на Черноморском флоте, но планировали его позже, осенью. Команда «Потемкина» нарушила их планы, и все пошло наперекосяк. На борту также царила растерянность. Напугав Одессу, 18 июня броненосец покинул порт и куда-то ушел.

Большевики потеряли связь с мигрирующим кораблем. Именно этим мы беремся объяснить реплику в июльском письме Горького писателю Евгению Чирикову: «...Куприн... на днях едет на Кавказ, ему охота поступить командиром на “Потемкина”»[167]. В эти же дни Фидлер записал в дневнике: «Куприн... как мне сказали, на Кавказе. “Что он там делает?” — спросил я. — “Революцию”, — улыбнувшись, ответил Горький»[168]. То же находим в письме Бунина Федорову от 17 июля 1905 года: «Купришка удрал на Кавказ. Видел ли ты его и какое он произвел на тебя впечатление?»[169]

Что же получается? Не успев попасть на борт в Одессе, Александр Иванович поехал разыскивать броненосец на Кавказе. Значит, он был посвящен в планы восстания. В случае успеха в Одессе броненосцу предписывалось идти к берегам Кавказа, лучше всего в Батум, где гарнизон и крепость сочувствовали большевикам, и начинать масштабный бунт.

Хотелось бы понять, командиром чего мог стать Куприн на броненосце? Что он, пехотный поручик, понимал в корабельной артиллерии? Остается предположить, что ему поручили разложить своим «Поединком» еще и флот.

Видимо, не найдя броненосец (25 июня экипаж сдался румынским властям), Куприн снова прибыл в Одессу, откуда 15 июля морем ушел в Ялту. Принято считать, что он пробыл в Ялте, у осиротевших Чеховых, с 15 по 27 июля, однако Мария Павловна Чехова в письме Бунину замечала, что Куприн приезжал всего «дня на три». Где он был все остальное время? Общался в портовых пивных с матросами? Выяснял настроение? Вполне вероятно.

Покидая Ялту, Александр Иванович дал интервью местному репортеру с обещанием: «...у...у...у! Да и работать же буду, как вернусь!»[170] И обещание сдержал: едва вернувшись из Крыма, 30 июля 1905 года, он читал монолог Назанского на большом литературно-художественном вечере в Териоках, устроенном Горьким и Андреевой. Часть сбора пошла на поддержку забастовки рабочих Путиловского завода, часть — в пользу Петербургского комитета РСДРП. «Программа сплошь революционная, — вспоминал поэт Иван Рукавишников, также выступавший там. — Настроение взвинчивается с каждым номером. “Настанет время, когда обер- и штаб-офицеров будут бить!” — Зала гудит»[171].

Куприн был прекрасный чтец, это отмечали все современники. И нет ничего удивительного в том, что выступить с монологом Назанского его пригласят и в Севастополь, где Александр Иванович попадет в самое пекло событий.

Балаклавская глушь

Случайность ли, что Куприн в сентябре 1905 года оказался в Севастополе? Точнее, неподалеку от него, в балаклавской глуши, где можно было, с одной стороны, знать все, чем дышит по соседству база флота, а с другой — особо не попадаться на глаза? До сих пор считалось, что да, чистая случайность, просто приехал отдыхать. Мария Карловна рассказывала, что была обеспокоена затянувшимся бездельем супруга, что он много рассуждал о продолжении «Поединка», романе «Нищие», за который сядет... вот-вот сядет... И ничего не менялось. Вспомнив чудо, случившееся год назад в Балаклаве, она вновь решила везти его туда. Но какие-то смутные сомнения остаются.

Прежде чем Александр Иванович появится в Балаклаве, стоит напомнить, чем в это время затишья перед бурей жил Севастополь.

«Потемкинские дни» уже отгремели, панихиды по убитым офицерам отслужены, официальные акценты газетами расставлены: прискорбное, позорное, беспримерное в летописях русского флота событие. С неофициальной оценкой было сложнее. Значительная часть населения сочувствовала восставшим потемкинцам; офицеров оскорбляли прямо в глаза. Главный командир Черноморского флота и портов Черного моря вице-адмирал Григорий Павлович Чухнин, хорошо осведомленный о бунтарских настроениях судовых команд и подрывной деятельности эсеровских и эсдековских агитаторов, был начеку. Обстановка накалилась еще и потому, что 23 августа 1905 года позорным для России миром была окончена война с Японией.

Чтобы отвлечь население от революции и поднять патриотический дух, городские власти готовились пышно отметить 50-летие обороны Севастополя 1854–1855 годов. Планировалось открытие целого ряда памятников, для чего в конце сентября в Севастополь прибыл председатель Комитета по восстановлению памятников Севастопольской обороны Его Императорское Высочество великий князь Александр Михайлович.

В эти дни Куприны и приехали в Балаклаву. Вскоре к ним присоединилась семья Маминых: Дмитрий Наркисович, его жена Ольга Францевна (бывшая бонна Марии Карловны) и дочь Аленушка.

Если в прошлом году на появление Куприна никто не обратил внимания, а швейцар не пустил его в отель, но теперь это был триумфальный въезд. Прокопченные греки-рыбаки, конечно, так и не поняли, кто, собственно, такой этот «кирийе Александр», но поняли, что за прошедший год он стал чем-то знаменит. Однако местная интеллигенция! Она-то все знала.