Читать книгу "Стыд - Виктор Строгальщиков"

Разбудил их водитель Саша, велел быстрее харчиться, потому что их берут. Лузгин помчался рысью в туалет и там, когда умывался холодной водой, заметил на стеклянной полочке бритву и чистый сухой помазок и с хорошей грустью подумал про хозяйку: ты смотри, лелеет мужнино, не швырнула сгоряча в помойное ведро, и тут же прикинул, что приборы-то свои мужик наверняка забрал с собой, а эти чьи тогда? И утираясь чужим полотенцем, думал про хозяйку уже озорно.

Было в его жизни такое недолгое время, когда он нещадно ревновал свою жену, подсматривал за ней, искал в записной книжке шифрованные телефоны, самоистязающе мечтал поймать ее на месте преступления и — простить, явить милость к падшей, но не сразу, конечно: помучить, потерзаться самому, а после снизойти с холодной высоты. И еще ему до пятен на щеках хотелось увидеть, как она это делает не с ним. А вскоре он был пойман сам, в дурацкой пьяной ситуации, и получил сполна все то, чего желал другому. Он ругался и ластился, просил прощения и уходил из дома, а когда все притерлось и улеглось, понял, что и в ревности жены вовсе не любовь была причиной. Но, так или иначе, жизнь свинтилась и наладилась, и тут же снова пошла развинчиваться — тихо, исподволь, как гайки под капотом, пока не развалилась окончательно.

Во дворе Лузгин увидел снег и легкомысленно обрадовался ему. Снег лежал неровно, тонким слоем, в прорехах травы и земли, но был свежий, хрустящий, уверенный. Лузгин тут же припомнил (где-то читал), что первый снег для партизан сродни предателю, и подумал, не отменят ли поход, но вот же Саша подгоняет, а значит — решено бесповоротно, и это правильно, и это по-мужски. Лузгин не удержался и сказал про снег, демонстрируя осведомленность в партизанском деле, но Саша дернул головой и заявил, что все это фигня и обойдется. Шагал он быстро, вертлявой походкой, всем видом своим соответствуя забытому понятию «шпана»; таким манером двигался когда-то дворовый хулиган Золотарев, и Лузгин сразу вспомнил, что Саша сидел «за войну», и когда-нибудь Лузгин его расспросит, что это было такое.

Слева вырос бетонный забор и тянулся долго, пока не распался проемом с решетчатой аркой и железными буквами на ней. Двор за забором был полон людьми в военной и штатской одежде, с оружием, и Лузгина кольнуло в сердце: как это все похоже, только меньше бород, тише говор и лица другие. Он спросил у Саши, где же Воропаев, и этот, ну как его, ну Соломатин, но Саша, пробираясь сквозь толпу, только пальцем в воздухе махал, и тогда Лузгин спросил еще раз понастойчивее. Они уже подходили к большим дверям то ли склада, то ли гаража, и водитель Саша, сбавив шаг и взявши Лузгина за локоть, сказал ему негромко:

— Ты, это, Василич, командиров зря не дергай. Надо будет — сами позовут. А ты слушай меня и делай, что скажу. Ага?

Вот тебя и поставили в строй, усмехнулся Лузгин.

Он давно уже привык к тому, что всегда и везде занимает особое место. Пусть не первое и даже не второе, но все-таки особое, свое. На эфире в телестудии он и вовсе заведомо был самый главный, даже если рядом сидели большие начальники. В любой толпе, в любой компании он ощущал вокруг себя некое свободное пространство, что есть-де остальные — и есть он, Лузгин. А ныне он и сам причислен к остальным, да еще под Сашиным надзором.

— Нормально все, Василич, — сказал Саша. — Мы сейчас тебе такую автоматину дадим!

— А мне? — спросил Храмов.

Внутри было темно, по-заводскому пахло маслом и железом. В дальнем углу горела слабо электрическая лампа, и Лузгин увидел там огромный грузовик; в кузове, накрытое брезентом, стояло что-то широкое и наклонное, и Лузгин как-то сразу догадался, что это был совсем не грузовик, а установка «град», и почувствовал легкий испуг, как если бы в чужом дворе он вдруг наткнулся на собаку. Ни хрена себе, подумал Лузгин, вот тебе и партизаны, может быть, у них еще и танки есть?

— Витюнчик! — крикнул Саша. — Ты где? Я тут кадров привел.

У дальней стены стояли ящики и бочки, и оттуда к свету вышел мужичок в телогрейке, старой замасленной шапке и сапогах. Прямо слесарь какой-то, подумал Лузгин. Давным-давно он снимал на заводе репортаж о субботнике и попросил зачислить себя в бригаду, хотя бы на подхват, и к нему прикрепили наставника, точь-в-точь такого мужичка — угрюмого, с ехидством, доверившего репортеру жестяной совок и щетку-сметку. В конце субботника Лузгину за ударнейший труд подарили железную подставку к телевизору. Лузгин хотел было порадовать семью, но оператор с режиссером были против, и на углу у гастронома они продали блестящую железку за двадцать семь рублей; которые и пропили тем же вечером во славу Ильича на квартире обезмужевшей помрежки.

— Давай, давай, Витюнчик! — весело прикрикнул Саша. — Упакуй товарищей.

Мужичок подошел к грязному щербатому столу под лампой, сел на табуретку и достал из ящика стола толстую тетрадь под стать бухгалтерской.

— Фамилии, — посторонним голосом выговорил мужичок.

— Рядовой Храмов, — сказал Храмов и по-строевому сделал шаг вперед.

— Э-э… Лузгин, — сказал Лузгин.

— Второго не записывай, — вмешался Саша. — Я тут сам подберу, ага?

— Новые не трогай, — буркнул мужичок.

— А на хрен нам новые! — воскликнул Саша и подмигнул Лузгину. — Из новых пусть дурак стреляет. Иди за мной, Василич.

За стеной ящиков открылся сумрачный проход, в конце которого на деревянной раме у стены стояли вертикально автоматы Калашникова с накинутыми на рукоятки ремнями; журналисту Лузгину доводилось бывать в казармах, и он видел, как устроены ружпарки. Саша пошарил рукой у стены, щелкнул там, и загорелась лампочка над рамой. Ишь ты, как дома, хозяйничает, отметил про себя Лузгин и подошел к ружейной пирамиде. Саша выхватил из стойки автомат, сбросил ремень с рукоятки, повертел оружие в руках и положил его на высокую деревянную лавку.

— Пять сорок пять? — спросил Лузгин.

— Обижаешь! — сказал Саша. — Семь шестьдесят два! Слона убьет и рельсу прошибет. «Акээм», Василич, лучше не придумаешь. Щас мы его осмотрим быстренько.

Водитель Саша надавил большим пальцем куда-то в затыльник над ложем, и кожух автомата отскочил, обнажив длинную белую штангу с пружиной, которая тоже чуть ли не сама собой вылетела наружу и легла рядом с кожухом параллельно раздеваемому на лузгинских глазах автомату. Саша двигал руками неестественно быстро, словно фокус показывал, и Лузгин поначалу решил, что это фокус для него, простого штатского, и лишь потом увидел, что Сашей движет многолетняя привычка и по-другому разбирать оружие он просто не умеет.

Нацелив автомат на лампочку, Саша посмотрел в ствол, хмыкнул довольно и взял в руки ту самую длинную белую штангу. На конце ее было утолщение наподобие поршня, и Саша долго разглядывал его, склонившись под лампу и щуря глаза. Потом он потянул пружину, словно физкультурник эспандер, только коротко, снова хмыкнул и принялся собирать автомат все теми же отрывистыми движениями. Приладив кожух, стукнул по нему ребром ладони, и кожух встал на место со щелчком. Саша взвесил автомат в руке, затем резким махом послал его вверх-вниз, и внутри автомата что-то уверенно лязгнуло.