Читать книгу "Люди и Нелюди - Виктор Костин"

Вот и что делать? Ладно, один раз живем, кто один, а кто и еще один и, видно, зажился уже, хватит, наверное, там наверху решили.

В храм шли недолго, туда толпы идут и на встречу нам тоже идут. Поковырялся в памяти, да, служба длится ровно один час. За это время все-все успевают, уже легче, продержусь до последнего момента, а там и посмотрим.

Когда пришли, опять разделение: взрослые в другое крыло, и там тоже деление, мужчины и женщины отдельно. Среди несовершеннолетних такого нет, мы всем скопом, но стараются делить, чтобы были примерно одного возраста. Со мной никого из одноклассников нет, все чужие, не знаю, хорошо это или плохо для меня.

Правда некоторые здороваются легким кивком головы, киваю и им в ответ, дам знакомых нет, им надо приподнять шляпу, это местный головной убор. Здесь его ношение для дворян обязательное. Для дворянок шляпки соответственно и любого цвета, кроме черного, серого и белого.

По цветам, черный и серый – мужские цвета считаются, белый – свадьба или праздник какой, в обычное время такой не встречается, не принято это. Еще разделение, чтоб не перепутали, это специально для мужчин, женские цвета разделяются, замужние – темные, а незамужние – светлые, что сильно заметно, когда идут мать и дочь или мать и две дочери, и только одна замужем, шляпки одного цвета, но разных оттенков.

Здесь есть рукопожатие, но используется только при личной встрече и когда подразумевается беседа. В остальное время покивали и разошлись. Женщинам чуть поглубже поклон, от возраста дамы сильно зависит, вроде уважения, можно и снять даже шляпу, но это уже к чему-либо обязывает, вроде разговора, потому редко применяется. Императору, если он, не дай… Всевышний появится, надо встать на одно колено, но при мне он ни разу и не появлялся здесь у нас.

Хотя слышал, вроде, лет десять назад проезжал по улице, некоторые, что забыли встать и поприветствовать его, как им положено, и дождь был, тогда. Некоторых даже дворянства лишили тогда, из особо умных или невезучих скорее. Причем с формулировкой, что стоять в присутствии императора могут только рабы и чернь, ибо они и так всю жизнь на коленях. Для себя перевел, мол, что дворяне совсем заелись – раз в жизни на коленях постоять, да и то на одном только, и даже и это в лом вам.

Родители подгадали и подошли к десяти ровно, как раз последние заходили. Зашел, встал в конце, мандражирую что-то я. Слушаю, читали как раз о поведении за столом.

Как вести с господами, с высшей аристократией, милардами, как с плебеями, причем почему именно так, а не иначе. Все на примерах, натуральная школа, урок этики и эстетики. Только голос выдает, такой голос только у церковнослужителей бывает, негромкий, четкий и размеренный.

Все слушают, никто не разговаривает, только изредка носом кто шмыгнет, и снова тишина и голос. Все это ровно полчаса, или 32 минуты, вы помните. Еще минут 15 молитва, благодарение Всевышнему, ну, за все, за все: и что родился, и что дышишь, короче, все-все и спасибо ему.

Я бурчал, со всеми повторяя без всяких мыслей. Под конец, когда пошло повторение, я смотрю, происходит какое-то броуновское движение. То один уйдет в комнату, что впереди меня закрыта простой занавеской только черной, то другой, и так по очереди друг за другом.

Стал смотреть, какая очередность там, благо, уже людей меньше становится. Сначала не понял, уже хотел память Витоли шерстить, что делать и как. Паника уже подыматься начала. Потом обратил внимание, над шторкой свеча горит такая большая и толстая, и вот как она моргнет, тогда сразу следующий идет за шторку. Понятно мне теперь все стало.

А людей все меньше и меньше, вот трое нас, вот двое. Вот последний пошел, я один остался. Уже этот церковник и читать перестал, сам на свечку смотрит. Вот она моргнула, и я пошел… Господи, помоги.

Никогда я не молился, а сейчас решил. Зашел, ничего особенного, алтарь, в нем чаша, как будь-то с водой. Все это на небольшом постаменте, и все. Оглянулся – голые стены, нет украшений, ничего нет, впереди только, за алтарем уже, такая же шторка, видимо, на выход, и все.

Прочитал молитву, всей молитвы-то – четыре строчки всего. Ее и читать не обязательно вслух. Это только дети должны вслух, кто еще писать не умеет.

Для них это как стимул быстрее выучиться, чтобы можно было про себя, они потом этим сильно гордятся.

Я как-то на перемене около мелюзги случайно стоял, и один толстенький такой, «настоящий дворянин», хвастался приятелям, при этом сильно косясь на рядом стоящих девочек, таких же мелких, видимо, его одноклассниц. Я, мол, про себя уже молитву читал, я уже бо-шой. Я тогда только что не засмеялся вслух, сейчас вот вспомнилось, только не до смеха мне что-то сейчас.

Прочитал молитву, а уйти не хочется. Это как, не понял я. Еще раз прочитал, все равно уйти не хочется.

Да что же это такое, уже и паника подымается, хочу рвануть куда-нибудь, ни вперед, ни назад, но ни в какую, ноги будто к полу приросли. Я приглядываюсь повнимательней к алтарю этому и вижу. Над ним будто облачко пара, как над водой озера, пруда курится, бывает, такое небольшое, легкое и прозрачное-прозрачное.

Если бы было хорошее, там, солнечное, например, освещение, чуть получше, и вообще бы не заметил ничего, а при четырех свечах по углам освещения… только по углам. Хоть и ярких, но свечи же, поэтому пар или что там, мне хорошо видно. И сейчас кажется мне, что облачко будто выгнулось от меня в противоположную сторону. Мне интересно стало, и я, присмотреться решил повнимательнее, что же оно там клубится такое. Смотрю, выгнулось обратно и, как мячик, круглое стало и даже в мою сторону качнулось, и потянулся как пузырек такой, на шаре-облачке образовался и надулся, и сразу мне легко-легко стало.

Я и пошел на выход, даже почти побежал. О, это было действительно страшно, что же это за чертовщина там такая. На выходе смотрю, тот служка стоит. Меня ждет, как я от него деру не дал, сам не понимаю, наверное, еще ступор божественный не прошел. Подходит, смотрит внимательно и спрашивает:

Что вы думаете, он спросил: как здоровье бабушки или что вы ели на завтрак?

Нет, первый вопрос: «Болел недавно?»

Я удивленно смотрю и молчу.

– Хорошо, – он продолжил сам, – когда болеют, тогда долго не выпускает. Испугался?

– Да, – говорю, отвечая на оба вопроса сразу. – Я под паровичок попал недавно и в больнице лежал.

Он посочувствовал и говорит:

– Не волнуйся, мальчик, в следующий раз все быстро будет, а после болезни всегда медленно отпускает многих.

Повернулся и ушел.

Ого, вот это страсти, я уже чего только себе ни напридумывал, и что меня обнаружили, и что я неверующий. Сердце в груди бухает, как будто по горам пятьдесят километров с полной выкладкой дал.

Все, думаю, сейчас на костер потащат и в пыточную или наоборот. Да, в общем без разницы уже и то, и то, хана мне по-любасу.

Вон уже и родители мне машут. Я им обрадовался как родным, честное слово. Даже рассказал, что не пускает, вот расчувствовался и осекся. Отец побледнел: «И что потом? – переспрашивает.