Читать книгу "Гольф с моджахедами - Валериан Скворцов"

Светлорозовый потолок обширных сеней, отражаясь в лакированных досках пола, красил их в странный лазоревый цвет. Начиная от двери, пол набирал синеватую густоту, терялось ощущение его материальности, и он словно бы утекал в небо сквозь промытые до невидимости стены из бронестекла, расчерченные планками жалюзи. Полка розоватого мрамора, перечеркивавшая зеркало, была единственной мебелью.

— Как мило, — сказала Севастьянова. — Даже в хмурый день, как сегодня…

— Нет вещей, вот и все, — ответила Заира. — В следующей комнате нас ждет хмурое море.

Она вошла в салон первой, чтобы запустить механизм раздвижки штор. Лампы не выключила, и на дневном свету они превратились в желтые шары, сами по себе залетевшие в помещение откуда-то с моря, открывшегося за стеклянными стенами. Только теперь Заира поняла замысел дизайнера, исповедовавшего, как он сказал, минимализм.

Для оформления внутреннего убранства дизайнера привозили из Сухуми. Он же предложил сделать её фотопортрет «ретро» — черно-белый, на толстом картоне, с использованием древней проявочной технологии.

— Влюбился, — сказал, посмотрев на портрет, Саид-Эмин Хабаев и, вопреки протестам дизайнера-фотографа, толково защищавшего минимализм и глуповато отрицавшего свое чувство, попросил Заиру повесить огромный картон в салоне.

Помещение перечеркивала мягкая двусторонняя лавка с антрацитовой обивкой — под цвет экрану «Телефункена» — на кубических подставках в тон с половыми досками. Оранжевые подушки всяких размеров, разбросанные в беспорядке, потому и были оранжевыми, что гармонировали со светом ламп.

Потребовалось приехать русской парижанке, чтобы Заира все это разглядела.

— Наверное, вам кажется, что здесь пустовато? — спросила она.

Ольга улыбнулась. Заире нравилась, как она это делает.

— Когда ехала к вам, то, насмотревшись на другие строения, ожидала помпезные колонны у входа и арки между помещениями, задушенными коврами, заставленными антиквариатом и хрусталем… Вы не обижаетесь, что я так откровенно?

— Если замыкаешься на колоннах и арках, на этажности, на грудах вещей — это стагнация, изобилие же антиквариата и мелочей высасывает энергетику, — сказала Заира выспренно. И надула щеки, изображая эксперта. — Человеку присуще куда-нибудь стремиться, лететь… Минимизировать земное притяжение. Это отвечает взглядам и образу жизни… А вот кого, не могу вспомнить! Дизайнер говорил, да я забыла… Придется позвонить, попросить, чтобы повторил…

— Э-э-э… взглядам и образу жизни людей, которым принадлежит будущее, хозяевам своей судьбы? — спросила Ольга.

— Ну, да… в этом роде.

Они расхохотались и пошли смотреть спальню. Толкнув мягко раскрывшуюся дверь, Заира спросила:

— Ваша парижская прическа…

Ольга изобразила фырканье посвященной и, подражая Заире, важно сообщила:

— Называется «Наполеон на Аркольском мосту»!

Покрывало на двуспальной кровати вспучилось, из-под него вылез рыжий кот размером с лисицу, потревоженный смехом. Он зевнул, обнажив сабельные клыки, потянулся и, дергая хвостом, уселся на меховые шлепанцы. Вытаращенные желтые глазищи с черными полосками зрачков смотрели, не мигая.

— Зовут Жоржик, — представила Заира. — Его любят все, а он никого. Как вы относитесь к животным?

— Разве не ясно? Посмотрите-ка на него! Пришел черед страдать. Он влюбился с первого взгляда!

«Пришел черед страдать», — повторила про себя Заира. Словно спохватилась.

Она увлеклась гостьей. А пришельцы, пусть милые и с прической «Наполеон на Аркольском мосту», никому на Кавказе, включая кошек, никогда не сулили удачи. Русские — тем более.

Заира вспомнила тисненую золотом английскую надпись на еженедельнике Хабаева, подарке иранского партнера: «Американец, первым открывший Колумба, сделал скверное открытие».

Севастьяновых, явившихся на Кавказ, открывала Заира. Муж Ольги, Лев, в этом же доме начинал путь на Гору. Это про них сводный брат Исса написал из Москвы: «Новые для России люди, к таким ещё привыкать…»

Заира снова подумала: «Скверное открытие?»

— Хозяйка! — подал из сеней голос Джамалдин. — Багаж здесь…

— Занеси гостье в спальню, — распорядилась Заира.

И внезапно поняла причину душевного дискомфорта: оба Севастьяновы остались равнодушными к богатству, они словно бы знали про него что-то еще, неизвестное ей, Заире. И если всемогущий Саид-Эмин Хабаев призвал таких людей, значит, и он про богатство знает не все и нуждается в их помощи?

2

Лев Севастьянов сообразил, к какому американцу относится девиз на обложке еженедельника Хабаева, и рассмеялся.

Приличия ради, генеральный управляющий «Гуниба» улыбнулся в ответ. Встречаясь с западниками, он тяготился их сортом вежливости, которая на Кавказе воспринимается чем-то вроде обещания не держать тебя за гориллу. Русские, конечно, меньше кичились, но этот, развалившийся в кресле, говорил по-английски. Сказал, как отрезал, что сподручнее обсуждать предмет переговоров в терминах этого языка, исключающего двусмысленность.

Слово «переговоры» коробило. Богатства и власть Саид-Эмина Хабаева никогда не приснятся французскому банкиру с российским паспортом, и в Париже адвокат хабаевского агента Бекбулака Хасанова, Ив Пиккель, без обиняков обсуждал с Севастьяновым условия найма, а вовсе не сотрудничества. Впрочем, на Западе и наем — не наем, а соглашение по контракту…

Слава Аллаху, что сидящий в другом кресле с омертвелым лицом под надвинутой каракулевой папахой Хаджи-Хизир не знает английского. Отношения с людьми вне своего клана начальник контрразведки финансового имамата сводил к средневековым трансакциям: отобрать — отдать, купить — продать, обмануть — поверить, убить — защитить, похитить — освободить… Русским близка эта сторона горского характера. Как единственная понятная. Севастьянов, по всем признакам выпавший из национального стереотипа, явно не подходил в кунаки Хаджи-Хизиру. Может, и к лучшему. Задачу, на выполнение которой подряжали банкира, не решить примитивными трансакциями. По идеологии она, пожалуй, подпадала под надпись на еженедельнике. Америке — не краснокожей, конечно, а нынешней — предстояло открыть кавказского финансового Колумба.

От этой задачи, а не от её оформительской двусмысленности, и рассмеялся Лев Севастьянов, предвкушая удовольствие от предстоящей сложной работы.

Проницательный Хабаев почувствовал это. И понял, что насчет вежливости, во всяком случае севастьяновской, переборщил в мыслях. Пойди пойми очерствевшую по-западному русскую душу во французском прикиде!

— Деловой курс холдинга «Гуниб», с которым вы меня ознакомили, не представляется мне рабочим направлением, господин Хабаев, — развязно сказал всезнайка. — Что у вас есть? Коктейль из олигархических денег, накоплений коррупционеров и общаков организованной преступности, который лишается инвестиционной подвижности. Авуаров, в особенности из бюджетных московских отчислений, через край, а как с ними поступать — неизвестно. Их трудно размещать даже в банках офшорных зон, не говоря о полнокровных легальных финансовых учреждениях… Так ведь? Причина? Вы, разумеется, хотите откровенного разговора?