Читать книгу "России ивовая ржавь (сборник) - Анатолий Мерзлов"

…Даже с закрытыми глазами Груша продолжала чувствовать ласковый взгляд парнишки.

«Какой он откровенный, не чересчур ли?», вместе с тем понимая: ей приятно его внимание. Простота общения в мореходке отвлекла от возвышенного. Вот чего ей не хватало?»

Она представила Шурика Пилипенко, самого терпеливого из ухажеров: «Будь он интеллигентнее – смогла бы его приблизить? Нет, нет, сложно представить – Шурик друг, и все тут».

В рассказе Груши прозвучало обращение ко мне, озвученное декларацией к человечеству.

«Ты сам-то не забыл мгновение, когда вприпрыжку к омуту побежало неуправляемое сердце. Один взгляд среди тысяч, утонувший непременно в твоей сути?» Да, вот так Груня говорила и мыслила. И возраст свой считала периодикой в противоречие принятой. Воспринимала прожитые годы не количеством приобретенных морщин, а количеством оставшихся прекрасных мгновений.

…Груша хотела ухватиться за мысль, а нужная, кроме любопытства не рождалась. Она открыла глаза, насколько получилось, прямо посмотрела парнишке в лицо. Голова ее уютно покоилась на свитере.

– Садитесь-ка, морячки, рядком. Вижу: наглядеться не могете друг на дружку, можа, чтось притретси. Спешите, милаи, времена суровыя нонче наступають, – прошамкал улыбчивый дедуля с узелком на коленях.

– Плохих друзьев избрали нонче. Попомните мои слова: войной в воздухе пахнет, – прошептал он, прикрывая беззубый рот заскорузлой ладошкой, – спешите, да не наспешитесь.

– Не поминайте лихом – мне на следущай станции сходить. А вам жалаю жить да счастия детишками наживати, – поднялся он, загадочно улыбнувшись.

Груше сделалось не по себе. Де дулька повторяет по сути слова ротного, в прошлом командира военно-морского флота.

Парнишка сообразил быстро: его магия очарования действовала, похоже, на всех. Он оперативно организовал перемещение по новым местам, кивнул Груше на освободившуюся полку во втором ярусе – пока же сел рядышком. После сидячей ночи, к главному подарку судьбы в виде неожиданной встречи добавилось спальное местечко. Груша начинала верить в витающее вокруг нее счастье, и слова, оброненные дедулей, показались очередной нелепицей.

…От бросков вагона на расхлябанном пути их бока сомкнулись. Груша отстраняться не спешила – эта близость ее согревала.

– Ты не против знакомства? Я – Василий… Ляпин, – учтиво отстраняясь при этом, – не очень благозвучно. Не фамилия нас – мы ее красим? – метнул он своими брызгами в надежде на сочувствие.

«Красивый, добрый, повернувший вспять ее течение, предлагает знакомиться. Что предполагает классика поведения? А она учит девушку быть настороже?

Как выждать, не подать виду – голова кругом. Папка говорит: Ты проста, пока что-то не втемяшится в твою прекрасную головку. Мужской у тебя характер, Грушка».

Нелегкие мысли крутились в голове.

– Я мешаю твоим мыслям? – спросил тихо Василий.

Здесь она решилась и сказала себе твердо: «Не юли, Грушка, нравится он тебе, и пусть знает об этом».

– А я смотрю – в форме, своя братия, надо бы держаться вместе, – прошептал он доверительно.

«Ах, только поэтому? И все равно!».

– Аграфена. Груша – проще, – произнесла сорвавшимся голосом она, пытаясь сохранять внешнее спокойствие.

В груди бушевал пожар. Вагон галдел на все лады.

– Вася + Груша = недоразумение? Каким бочком прикоснулись к морю, – прервал Василий наступившую паузу.

Груша предчувствовала этот вопрос, но, не ответив, задала свой.

– А ты?

– Механиком, после херсонской мореходки, еду по распределению.

– В Батуми? – не сумев скрыть всплеск радости, воскликнула Груша.

– Ага, и ты туда? В каком качестве?

– Думаю: дублером штурмана.

– Штур-ма-на? Ты из Одессы, там министр, говорят, послабления позволяет?

– Я редкость, но далеко не первая. Повседневность. У вас что, такие банальности циркулярами по флоту разбирают?

Такой же всплеск радости она ощутила после получения диплома.

– Слухи о либерализме руководства доходят другими источниками. Тюменский я, коренной, у родичей отпусковался. Пятнадцать дней промахнули за один. К земле я привязан. Люблю родные места. Не знаю, приживусь ли долго в морях, поэтому на судомеханический и подался. С тобой смог бы…

Последнюю фразу Василий не договорил, смутившись своей смелости.

– С девушкой своей расстались?

Щеки его загорелись сибирским здоровым румянцем, будто он влетел сюда с ядреного морозца.

…– Девушка? – явно волнуясь, переспросил Василий, – сейчас могу сказать твердо – была. Приходила, уходила. Красивая… была… очень – много окружающих соблазнов. Металась, выбирала. Быть отдушиной – для меня участь не самая печальная… Дело прошлое. Взбирайся-ка ты на верхнюю полку, поспать тебе нужно.

– Так и проспала почти до самого Батума. «Зеленый мыс» – там один короткий бросок до города, проползли в туннелях, а выскочили – Махинджаури, совсем родные для меня места – туда пешком по юности ходили на «мелкое море».

Направление с Васей получили на один танкер – «Вайян Кутюрье», он – дублером механика, я – вахтенного помощника капитана. Подошли мы с Васей к порту – от вокзала совсем недалеко: пешком за двадцать минут дошли. Красота: магнолии в полном цвету, цветы размером с голову твою, фаэтоны снуют, речь мне понятная. Джигаро у духанов чмокают пальцы сладострастно. А он, танкер-красавчик, огромный, двуостровной, свежеокрашенный, с четко отбитой ватерлинией под наливом красуется по ту сторону уютной бухты. Я себя на крыле высокой рубки представила и так загордилась, что прослушала фразу Васи. Он не повторился – я за гордой осанкой не переспросила. Мучилась позже: наверное, что-то очень важное. Лицо его тогда сильно потускнело, глаза даже опустил – молчал до самой проходной.

…На следующий день узнали о войне. Сходили дублерами всего один рейс до Туапсе. Началась мобилизация. Из сорока с лишним человек экипажа оставили двадцать. Намотали по Черному морю за войну тысячи миль. Кроме нефтепродуктов и войск – зерно перевозили. Везло нам. А ведь и немецкие самолеты-охотники и подлодки искали случая утопить нас. К 44-му Васечка стал стармехом – я подменяла старпома. Э-эх…, судьбина ты моя…

Груня оперлась подбородком на палку. Я, как обычно в таких случаях, засобирался вышмыгнуть за дверь. Груня, предвосхитив мои действия, цепко удержала за локоть.

– Погодь, еще раз сил не хватит приступить. Дослушай уже.

Она закрыла глаза, усмиряя дыхание, дала мне свою руку.

– Что, шершавая, еще там какая теперь? Васечка называл мои ручки самыми красивыми во всей России – от Камчатки до Балтики. А как он целовал их! Ну, нет местечка на них целинного. Отношения наши мы сдерживали, не открывали на обозрение – война стесняла. Один раз, во время ремонта в Батуми, вышли мы с ним за город – летом 43-го. Забрались на верхотуру за городом, посмотрели на все с высоты птичьего полета. Красивые там места. И случилась у нас на горе Мтирала первая близость, в домике туристов с довоенного времени брошенном. Болела мыслями о том, что не услышала по прибытии в Батуми. Васечка прижал меня к груди и поцеловал крепко. Он однолюбом оказался – соблазнов при его красоте уйма случалась: санинструкторы, штабистки, каких перевозили на борту, блазнились им – видела. Знаю точно сейчас – одну меня и любил.