Читать книгу "Походные записки русского офицера - Иван Лажечников"

Gustaw Adolph

KONNIG VON SCHWEDEN

frel hier

fur Geistes Freiheit

am 7 November 1632

То есть:

Густав Адольф, Король Шведский,

пал здесь за свободу веры 7 ноября 1632.

Идя восстанавливать законного государя на трон отцов его, российский император с прусским королем поклонились на сем месте Гению Великого Густава – и славный защитник истины и прав народных благословил их, конечно, на сей священный подвиг.

Мысль – дать и выиграть сражение на том поле, где пал Густав Адольф среди трофеев своих, – столько занимала и мучила Наполеона, что он, предугадывая Лютценское дело, не переставал окружающим его говорить, сколь славно будет победить неприятеля на этом месте. Исполнились ли эти мечты его или нет, известно последствиями Лютценской битвы.

Вот что говорит История о победе и смерти короля шведского.

Густав и Вальдштейн, вступив в 1632 году в Миснию, располагаются к сражению. Перед битвой герцог Саксен-Лауенбургский докладывает королю, что Гассион купил двух прекрасных лошадей, которых назначил: одну для победы над неприятелем, другую для преследования побежденных. «Почему не запасся он третьей для упорной битвы, которую обещает нам вид наших противников?» – спросил Густав. В самом деле, начало сражения не предвещает успеха шведам. Король, видя их в ужасном беспорядке, слезает с лошади, останавливает бегущие полки, берет копье в руки и говорит им, что если не удерживает их на посту чести память о совершенных ими подвигах; если, пройдя столько рек, взяв приступом столько городов и одержав над неприятелем столько побед, не одушевляются они желанием сохранить приобретенную ими славу, то пусть остановятся хотя для того, чтобы посмотреть, как он умирать будет. Эта речь, в которой соединены столь искусно хвала и упреки, увенчана совершенным успехом. Войско останавливается, устраивается, стремится снова к ужаснейшей войне; отправляют назад свою артиллерию, вторгаются в укрепления неприятеля и остаются победителями на месте сражения. Но победа эта слишком дорого куплена была шведами: виновник ее пал во время действия.

Казалось, король предчувствовал свой конец за несколько дней перед этим, когда народы, бросаясь к нему навстречу, изъявляли ему все знаки сердечного восторга, преданности и удивления. «Страшусь, – говорил он тогда, – чтобы Всевышний, оскорбленный их восклицаниями, не научил их слишком скоро, что тот, коего возносили они, как божество, был только ничтожный смертный».

О Густаве говорили, что он умер с мечом в руках, с командными словами на устах и с мыслью о победе. Он сам говорил, что счастлив тот, кто умирает, исполняя свое дело; он говорил и доказал это опытом славной смерти.

Великий Густав научил Европу искусству воевать; добродетели его соответствовали его дарованиям. Он уничтожил дуэли в шведских войсках строгим законом и строжайшим примером.

Эйзенах, 22 июня

«Есть ли у вас что-нибудь любопытное в городе?» – спросил я хозяйку свою, добрую и словоохотную старушку. «Как не быть!» – отвечала она мне голосом оскорбленного самолюбия и начала рассказывать о взрыве порохового парка, о замке Вартбург, о заточении в нем Мартина Лютера, о Рыцарском зале, о жизни длинноруких маркграфов, румяных и белоликих графов, близоруких князей и свирепых князьков, бывших некогда ужасом и трепетом соседних земель. Я слушал ее очень долго… Случалось ли вам, читая бредни Радклифа, утомившись подземельями, напугавшись гробами, мертвецами и привидениями, раскрыть вдруг книгу и, для оживления мыслей и сердца, приняться за Карамзина? Желая полюбоваться скорее красотами здешней природы, я сделал то же с хозяйкой моей, взялся за ручку двери и отворил уже ее; но моя Радклиф все еще преследовала меня по лестнице грозной тетей какого-то охрипшего в бранях витязя…

Первый попавшийся мне навстречу мальчик взялся проводить меня в замок Вартбург. Двенадцатилетнее дитя со всем красноречием старика рассказал мне жизнь Лютера. К чести немецкого просвещения должен я упомянуть, что в Германии дети, рожденные в низшем состоянии, не считают за грех учиться тому, чему учится сын или дочь дворянина. Каждый знает свою Библию, историю своей родины и своего отечества; сверх этих необходимых познаний знакомят их с приятными и полезными искусствами и науками. Природные дарования не умерщвляются грубыми, закоренелыми предрассудками; дороги умам проложены, и выбор предоставлен: остается идти по любому в храм славы. Оттого-то Германия так богата учеными, поэтами и философами, рожденными под тенью снопов и в бедных хижинах. Сам Вольтер, со всею придирчивостью своею, не мог бы здесь сказать:

Peut-être qu’un Virgile, un Cicéron sauvage

Est chantre de paroisse ou juge de village.

(Кто знает? может быть, Виргилий, Цицерон

Кричат на крылосе или села в совет?)

К чести здешних нравов должен я прибавить, что богатый и бедный, дворянин, купец, ремесленник и земледелец, учась вместе в одной народной школе, слушая одинаковые уроки и наставления, навыкают к какому-то согласию мыслей и чувствований, к какому-то единодушию, которого ни время, ни различие состояний истребить не могут.

Тропинки ведут к замку Вартбург по крутой и возвышенной горе. У подошвы ее путник любуется рассыпанными на ней красивыми, разнообразными хижинами; выше лужайки манят его отдохнуть на бархатной своей зелени; в середине густые кустарники зовут его уклониться в тени моей от зноя солнечного; наконец иссеченная между огромными утесами дорога ведет его на гордую высоту, на которой останавливается он дивиться красотам природы и познает всю меру человеческой гордости. В самом деле, царская высота! Все низко и мало передо мной; кажется, вся окружность лежит у ног моих и ждет моего веления!.. С горы, господствующей над многими другими, приятно смотреть на город, стелющийся в лощине наподобие красивой деревеньки; приятно бродить взорами между дикими утесами с обнаженным челом или с увенчанным кустарниками – между утесами, возносящимися к небесам или над бездной нависнувшими; весело следовать за излучистой речкой по расписным лугам и остановиться наконец над черным отдаленным бором. «Видите ли влево два камня, похожие на женщину и мужчину?» – спросил меня старик, встретившийся со мной на середине горы. «Вижу только два камня, – отвечал я ему. – Но если вам угодно, чтобы я открыл глаза воображению, если нужно помечтать: то скажу вам, что усматриваю нечто сходное с человеческими фигурами». – «Прекрасно!» – воскликнул старик, пожимая с восхищением мою руку, и, желая наградить мою прозорливость, рассказал мне следующее старинное предание.[37]

Молодой и прекрасный, но бедного и невысокого происхождения житель Эйзенаха имел соседкой своей девушку, одаренную всеми прелестями природы и милостями Фортуны. Любовь соединила два существа, созданные один для другого; но жестокость и предрассудки человеческие должны были их разлучить. Прекрасная таила страсть свою, таила и – наконец открыла отцу. «Мне унизить род мой?!» – воскликнул он со гневом и заточил дочь свою в монастырь. В соседстве монастыря этого был другой же, мужской; там верный любовник ее назначил себе краткое жилище и безвременную могилу. Но что преграды для любви всесильной? Препятствия умножают только страсть – и сердитый поток, легкой плотиной удержанный, с большей яростью стремится разрывать ее. Тщетно старались несчастные усыпить страсть свою трудами и молитвами; напрасно призывали к себе на помощь долг и веру: любовь все превозмогала! В мрачной келье их присутствовала жестокая; она сопровождала их в аллее уединенной обители и не покидала у алтаря. Любовь пылала на устах монаха, когда он, встречаясь с прекрасной, посылал на нее милости небесные и дрожащей рукой давал ей благословения; волнуемая любовью грудь монахини вырывалась из мрачного плена своего, когда она принимала эти благословения. Взоры их невольно встречались; сердца бились сильнее и выражались согласными вздохами. Наконец он нашел случай доставить ей следующую записку: «Нет сил преодолеть страсть мою: я должен тебя увидеть или погибнуть! С наступлением ночи, на ближнем от монастыря нашего утесе, ожидаю тебя. Загляни, прекрасная, в свое сердце, подумай и избери любое: назначенное для нашего свидания место или увидит меня счастливейшим из смертных, или будет моим гробом!» Чувствительная монахиня, прочитав записку, не забыла заглянуть в сердце и нашла в нем чувство, готовое на все жертвы; подумала также, что в случае отказа будет отвечать на том свете за смерть любезного ей человека, – и решилась с ним видеться. Мрак ночи, окинув окружность покровом своим, благоприятствовал свиданию любовников. Они были уже вместе… Вдруг налетела черная туча, блеснула молния… Смертный холод пробежал по всему их составу, уста оледенели, дыхание остановилось, сердца перестали биться… И любовники, пораженные гневом небесным, превратились в два камня! Вот они; смотрите пристальнее и признайтесь потом, что мы обладаем редким чудом». – «Образованным природой и стариками вашими доконченным, – отвечал я повествователю. – Но признаюсь, что суеверию последних вы более обязаны, нежели могуществу первой». – «Быть может! Но басня эта составляет утешение и гордость здешних жителей». – «Грешно отнимать у них такое невинное утешение: дай Бог, чтобы все сказки доставляли столько удовольствия, сколько принесла до сего времени ваша! Дай Бог!» – повторил я и простился с добрым стариком.