Читать книгу "Фея Альп - Элизабет Вернер"

Это была опять гордая, смелая речь, которой Вольфганг Эльмгорст заставлял умолкать своих противников и всюду одерживал победу, но здесь он не победил. Эрна встала и стояла перед ним с высоко поднятой головой, ее глаза смотрели все тем же взглядом, который он не мог вынести.

– Нет, – сказала она твердо и холодно, – именно ваше создание и произносит над вами приговор. Тот, кто мог создать этот шедевр, должен был иметь мужество довериться собственной силе и идти вперед самостоятельно, потому что он нес свою будущность в самом себе. Дядя признал ваш талант задолго до того, как вы просили руки его дочери, он открыл вам дорогу, и вы могли бы достичь цели и без него. Впрочем, это потребовало бы времени и труда, а вы хотели одержать победу сию минуту.

Вольфганг посмотрел на взволнованное лицо молодой девушки долгим, тяжелым взглядом.

– Да, хотел, – мрачно сказал он, – но заплатил за победу дорогой ценой, может быть… слишком дорогой.

– Ценой своей свободы, а когда-нибудь, может быть, заплатите еще и ценой чести!

– Эрна! – Вольфганг судорожно сжал ее руку. – Берегитесь! Я не переношу оскорблений.

– Я вас не оскорбляю, а только говорю то, в чем вы еще не признаетесь самому себе. Вы думаете, что союз с таким человеком, как мой дядя, пройдет вам даром? У вас есть еще честолюбие, он же давно покончил с ним, для него имеет значение только нажива. Правда, дядя уже приобрел миллионы, и золото продолжает сыпаться в его руки, но ему этого мало. Грандиозность предприятий для него ничто, главное – они должны приносить деньги, и этого он и от вас потребует, как только вы очутитесь вполне в его руках. Вы не будете больше творить, вы должны будете только приобретать.

Вольфганг мрачно смотрел в землю; он знал, что Эрна права, он давно понял Нордгейма, но его гордость возмущалась против роли, которую ему отводили.

– Вы считаете меня таким бесхарактерным, что я не сумею отстоять свою самостоятельность? – спросил он. – У меня есть воля, и, если понадобится, я выкажу ее в любом случае.

– Тогда вам предложат на выбор или то, или это, и вы покоритесь. Вы не захотели идти по одинокому, гордому пути, которым шло такое множество великих людей, не имея ничего, кроме таланта и веры в себя. Мне же, – глаза молодой девушки вспыхнули страстным вдохновением, – всегда казалось, что уже в самой борьбе и стремлении вперед должно заключаться счастье, даже большее счастье, чем в достижении цели. Подниматься все выше, чувствовать, как растут силы с каждым шагом, который ты делаешь вперед, с каждым препятствием, которое ты одолеваешь, и наконец оказаться наверху с сознанием победы, которой ты обязан единственно самому себе! Я часто испытывала это чувство, взбираясь на какую-нибудь вершину, и ни за что не позволила бы втаскивать меня чужим рукам.

Охваченная восторженным волнением, Эрна стояла перед своим собеседником снова как свободное дитя гор, пылкое и в любви, и в ненависти, которое он встретил когда-то на склонах Волькенштейна. Они вместе выдерживали тогда бурю, в его ушах еще раздавался радостный смех тогдашней Эрны среди бушующей непогоды, и вдруг ему показалось, что он был тогда счастлив, как никогда уже не был счастлив с тех пор.

– И вы могли бы полюбить человека, который таким образом шел бы к цели? – спросил он наконец, и в голосе его слышалась сдержанная мука. – Вы не покинули бы его в трудах и опасностях, быть может, даже в падении? Отвечайте, Эрна! Я должен это знать.

Молодая девушка слегка вздрогнула, но блеск в ее глазах померк, по лицу ее как будто пробежало дуновение холода, и таким же холодом веяло от ее ответа:

– К чему этот вопрос? Он опоздал! Я знаю одно: человека, который отказался от своей любви, растоптал ее ради денег, манивших его в руках другой женщины, и предпочел купить себе будущность, потому что у него не хватило мужества завоевать ее, такого человека я никогда не полюбила бы, никогда!

Она глубоко перевела дух, точно сбрасывая этими словами давившую ее тяжесть, и отвернулась от Эльмгорста.

Грейф вдруг начал выказывать признаки беспокойства и повернул голову к лесу: он чуял приближение людей, которое не могли еще слышать другие, но его хозяйка поняла его.

– Они идут? – спросила она вполголоса. – Пойдем им навстречу, Грейф.

Она медленно пошла по траве, на которой сверкали тяжелые капли росы. Вольфганг не пытался удержать ее и продолжал неподвижно стоять на прежнем месте. Последний костер вдали потухал, еще несколько минут он мерцал на вершине, как угасающая звезда, потом исчез совсем.

Зато Волькенштейн выступил на небе совершенно отчетливо; облака таяли и расплылись в лучах луны, вершина стояла, ничем не закрытая, в сверкающей ледяной короне. Гордая повелительница гор сбросила вуаль и сидела на троне во всей своей призрачной красоте, а над ее царством расстилалась безмолвная, торжественная ночь, когда оживляется деятельность духов и зарытые в землю клады подымаются из глубины и ждут, чтобы их освободили из заточения, – древняя священная ночь на Иванов день.

Глава 12

Наступило первое воскресенье после Иванова дня, когда по старинному обычаю в Оберштейне устраивались танцы. Эта маленькая деревушка, где жил доктор Рейнсфельд, уже перестала быть уединенной и обособленной благодаря постройке железной дороги. В ней постоянно находились рабочие этого участка, а несколько молодых инженеров даже поселились в ее единственной гостинице, но до сих пор дело тем и ограничилось: довольно убогий вид селения пока не изменился.

Жилище доктора не представляло исключения: его маленький домик, бедно убранный и едва снабженный самым необходимым, мало отличался от остальных. Хозяйство молодого врача, как умела, вела вдова пономаря; надо было иметь скромную, нетребовательную натуру доктора, чтобы мириться с подобной обстановкой. Все его предшественники оставались на этом месте лишь самое короткое время, а он жил здесь уже пятый год, неутомимо продолжая свою многотрудную деятельность, и пока не собирался уезжать.

Его кабинет вовсе не походил на красивые, уютные комнаты Эльмгорста. Единственным украшением стен служили два портрета покойных родителей Рейнсфельда; старый, уже очень ветхий письменный стол, перед ним порыжевшее, когда-то черное, кожаное кресло, жесткий диван, покрытый грубым холщовым чехлом, стол и стулья такого же почтенного возраста составляли всю обстановку комнаты, где Бенно жил, работал, принимал больных, а также и гостей, как в настоящую минуту, когда у него гостил двоюродный брат Альберт Герсдорф.

Адвокат еще вчера приехал из Гейльборна и застал здесь своего знакомого – Фейта Гронау, лечившегося после несчастного случая на Ястребиной скале. Вывих ноги причинял ему сильную боль и не давал двигаться, в ту ночь его с трудом доставили в Оберштейн, и доктор предложил ему приют у себя, пока он не выздоровеет; предложение было принято с благодарностью.

Двоюродные братья не виделись несколько лет и редко переписывались, тем приятнее был удивлен Бенно неожиданным появлением Герсдорфа. Он только что добился от него согласия продлить еще немножко свой визит и сказал с довольным видом: