Читать книгу "Наша тайная слава - Тонино Бенаквиста"

Он умолк на мгновение, когда на фасаде особняка вдруг развернулась световая фреска, — Гримо и забыл, что сам попросил инженера-светотехника включить оборудование с наступлением темноты. Но в своем подавленном состоянии он не сводил глаз со списка и даже не замечал карусели разноцветных огней, кружившейся вокруг них.

— Жан-Клод Мунк и его жена Сильви! Они тоже придут, хотя предпочли бы отказаться! Для них это даже самоцель: отказ придает смысл их жизни. Для них главное — получить приглашение, а присутствовать на вечере не более чем обуза. Я вам опишу, как это происходит: они узнают от своей компании, что я устраиваю праздник в особняке Бейнель, и с этих пор их начинает мучить тревога: войдут ли они в число избранных? Каждый вечер они возвращаются к этому вопросу: В почтовом ящике ничего? И ни одного мейла по электронной почте? Даже крошечного послания? Вскоре их начинают глодать сомнения. Жан-Клод просматривает все законные причины видеть себя среди приглашенных и приходит к заключению, что если слово «друг» что-нибудь значит, то это что-нибудь нас связывает. Они узнают, что такие-то и такие-то входят в число избранных счастливцев. Следует бессонная ночь, Жан Клод и Сильви уже видят себя выброшенными из моего окружения, оценивают риски оказаться исключенными из такого-то кружка, лишиться таких-то связей. Они вдруг скатываются по социальной лестнице, это понижение в ранге, изгнание. Господи, какую ошибку они могли совершить? А утром — о чудо! В почтовом ящике — приглашение! Мунки наконец успокаиваются. Они в списке! Но в день «Д», в назначенный час, когда им предстоит надеть своивечерние наряды, они вдруг начинают тянуть время и вздыхать: запрограммированные увеселения — это не их стихия. Они предпочли бы остаться дома, посмотреть хороший фильм, вместо того чтобы кривляться среди богачей. А может, не пойдем? И они начинают строго взвешивать все за и против. Жан Клод перечисляет все, что нас связывает, и приходит к заключению, что, в конце концов, не так уж хорошо мы друг друга знаем. Может ли он, собственно говоря, считать меня другом? Друг — это ведь совсем другое, верно? Тем не менее, уклонившись, они рискуют быть вычеркнутыми из списков, а уж это нет, лучше умереть. Когда-нибудь, быть может, если колесо будет крутиться в нужную сторону, они смогут наконец побаловать себя этой роскошью — не снизойти, пренебречь, презреть, отнестись свысока, уклониться. Но сейчас они, так и быть, в который раз вытерпят это испытание. И около часа ночи Сильви уткнется носом в диван, а Жан Клод снова угостится арманьяком тридцатилетней выдержки.

Его наперсник против собственной воли вспомнил, что обязанностью самых первых выкликал было объявлять о визитерах в покоях короля. А что может быть трагичнее короля, которому не с кем больше поговорить?

— Этот не может не прийти: какой же брат пропустит день рождения собственного брата, к тому же старшего? Думаю, я никогда не забывал никого из своих родных, в каком бы возрасте они ни были и где бы сам ни находился на планете. В прошлом марте хоть я и был в Калифорнии, чтобы подписать контракт, но сумел-таки добиться, чтобы брату доставили в назначенный день пару сапог из буйволовой кожи, о которых он мечтал еще подростком перед постером Брюса Спрингстина. Мы с Аленом родились в Париже, но все наши детские воспоминания связаны с нашим летним домом в Нормандии, рядом с Этрета. Море, прибрежные утесы, тайны скалы Полая Игла. Я был адмиралом, он юнгой. Я был д’Артаньяном, он — всеми остальными. Вскоре, основав свою первую компанию, я предложил Алену работать вместе со мной, но он предпочел сбежать в Юго-Восточную Азию, только бы избавиться от моей покровительственной тени, которая, как он считал, слишком давила на него. Много лет спустя мы вернулись к этому периоду и прокололи все нарывы. Снова стали понимать друг друга как братья. Конечно, мы познали и такое, что любое братство должно превозмочь, часто с болью. Со времени кончины нашего отца мама поселилась в Этрета, в доме, который мне пришлось напичкать медицинским оборудованием, нанять постоянную сиделку — в общем, превратить его в настоящую маленькую клинику. Но когда она нас покинет, нам предстоит столкнуться с последним испытанием: разделить наследство, которое состоит из дома, папиного мотоцикла «Триумф» и немногих безделушек в маминой шкатулке для драгоценностей. Все это имеет настолько смехотворную цену, что если я унаследую все целиком, то даже не увижу изменений на своем банковском счете. Зато имущество моего брата значительно возрастет. Я всегда находил гнусными дела о наследстве, которые раздирают семьи, и охотно оставил бы ему все, если бы он так неуклюже не привел причины, по его мнению вполнеобоснованные, что я должен… оставить ему все. Он считает, что мне совершенно не нужен дом в Нормандии, поскольку их у меня уже три, включая этот особняк. Что драгоценности нашей матери мне ни к чему, потому что у меня нет детей, а у него две дочери. Что мне нечего делать с мотоциклом, потому что я без ума от спортивных машин. И еще он имел несчастье добавить, что это имущество имеет только сентиментальную ценность. А само собой, у нас один только Ален может придавать сентиментальную ценность вещам, потому что Кристиана, преуспевшего делового человека, заботит только их рыночная стоимость. Словно я не делал свои самые первые шаги по ковру в гостиной этого дома, словно наш отец не катал меня по окрестностям на этом мотоцикле, словно меня нет на фотографии детей в медальоне нашей матери. Если бы мой дурень-братец промолчал, я бы оставил ему и сентиментальное, и рыночное, но, поскольку с некоторых пор он видит во мне лишь ненасытную акулу, мы предстанем перед нотариусом, как того желала наша мать. И знаете, почему он придет сегодня вечером? Чтобы доказать мне, что уж он-то умеет ставить сентиментальное превыше всего.

Неудержимый поток. Гримо отказывался принимать неприемлемое. И в присутствии свидетеля.

— Я кручу этот список со всех сторон и нахожу только самых необходимых людей. Тех, которые устояли перед временем. Например, Бертран Лельевр и его жена Марина не могут не прийти, они мне обязаны всем! Пятнадцать лет назад Бертран искал со мной встречи, потому что «восхищался мной», как он говорил. Хотел любой ценой поступить ко мне на работу, и ему это удалось. Он приходил в нашу лавочку, как в университет: для остальных это было всего лишь работой, а для него образованием. Во время брифинга с итальянскими партнерами он втюрился в юную стажерку из Милана. Перестал есть и пить и наконец поделился со мной своими страданиями. Я расстарался и предложил Марине место в Париже, на которое она сразу же согласилась. Тогда я посадил ее прямо напротив рабочего места Бертрана… У них сейчас двое детей, старшего зовут Кристианом. Когда они узнали все секреты управления моей компанией, им захотелось основать свою собственную, и я, далекий от того, чтобы чувствовать себя преданным, пожелал им удачи. Заодно они унесли пухлую записную книжку с адресами и увели кое-кого из моих клиентов. Некоторых успехов они добились, но слишком уж поспешно начали строить большие планы. Разместили акции своей компании на бирже, а те меньше чем через два года потеряли половину своей стоимости. Через шесть месяцев — банкротство. И знаете, что я сделал, вместо того чтобы радоваться разорению конкурентов? Снова взял их к себе на работу. Эти двое обязаны мне и своим счастьем, и своим жалованьем, как они могут не прийти на мой день рождения? Конечно, недоброжелатели могли бы подумать, будто я их пригласил, чтобы показать свое превосходство, свою неуязвимость, сказать им, что если бы они взялись за это дело иначе, то были бы сегодня счастливыми владельцами особняка Бейнель. Это значит приписывать мне большое коварство!