Читать книгу "Убийца прячется во мне - Алексей Макеев"

Помните рассказ Аллы Жилиной? Как, несмотря на очевидность происходящего, она долго не могла поверить, что Катерина сознательно их с подругой рассорила? А ничего странного тут нет: трудно поверить, что патентованная дура способна на изощренную интригу. Здесь то же самое: сделает, допустим, такой «Аркаша» неявную гадость, на него подумают в последнюю очередь. Да вы что, с ума сошли? Он же такой прямой, открытый парень, весь на виду.

И, в конце концов, мне тоже, как и вам, дорогой Сергей Юрьевич, удалось пробить броню своего свидетеля, заставил я его проговориться. Не сразу. Поначалу беседа шла вяло и невинно. Я что-то спрашивал, он что-то отвечал. Рассказал о дне рождения, слово в слово, как и Роману Антоновичу, ничего нового. Затем я начал более серьезные вопросы задавать. Насчет планируемой сделки по продаже доли Петра Жилина. Как же так, спрашиваю? Отчего же вы следователю ничего не сказали? Не хотел, отвечает, Петю подводить, он и так в сложном положении.

— А зачем вы вообще в это дело влезли?

— Как зачем? И Леня, и Петя — мои друзья, я счел своим долгом им помочь.

— Но и Андрей Федотов ваш друг.

— А я его предал? Это вы хотели сказать? Видите ли, Иван Макарович, я все-таки ученый. Какой-никакой, но ученый, а потому привык просчитывать варианты, из двух зол выбирать наименьшее. Во-первых, да, я пошел против интересов одного друга, но помогал при этом двум другим. Во-вторых, позиции Петра и Андрея разошлись принципиально. Если один друг берет другого за горло, выкручивает ему руки, ультиматумы предъявляет, то дружбе, надо полагать, конец. Следовательно, даже сохранив нейтралитет, я не смог бы остаться в прежних отношениях с обоими. Мне в любом случае пришлось бы выбирать, я и выбрал тех, кто больше в моей помощи нуждался.

А для того чтобы это понять, достаточно непредвзято со стороны глянуть. У Андрея все замечательно, но он зачерствел в своем бизнесе настолько, что решил, будто старый друг ему уже не нужен, а у ребят положение совсем другое. Петины дела, честно говоря, просто швах, я не представляю, как он теперь выкарабкается. А Леня вырос инфантильным, мать его слишком уж опекала, к самостоятельности так и не приучила, вот и порхал парень по жизни, как мотылек, но, странное дело, мысль о возможности стать основным владельцем фирмы его преобразила. Леня даже внешне изменился, подобрался как-то, посерьезнел. Получается, помогая Пете и Лене, я их спасал. Первого — в буквальном смысле слова, второго — в фигуральном.

В принципе, позиция правильная, тут мне его упрекнуть было не в чем. И то, что следователю ничего о планах друзей не сказал, при такой постановке вопроса вполне извинительно. Но, главное, Аркадий своими показаниями подтвердил показания Аллы Жилиной. Поговорили мы еще с полчаса, перешли как бы к светской беседе. И тут я его спрашиваю, отчего он, будучи автором технологического процесса производства препарата, не стал знакомиться с покупательницей?

— Знаете, — говорит, — я ведь рядовой химик, а она — маститый ученый.

— Да как же рядовой? Ваш зам по науке вас так превозносил…

— А вы что, с ним знакомы?

— С Кимом Виленовичем? Ну да, в рамках следствия познакомились. Так он о вас исключительно в самых превосходных степенях отзывался: и умница, и изобретатель, и публикаций много…

— Он добрый старик и, полагаю, не совсем объективен, хотя приятно, не скрою. Но вы же не ученый, потому и не понимаете…

— Простите великодушно, но я все-таки профессор, доктор наук.

— Извините, бога ради, Иван Макарович, и в мыслях не держал вас обидеть. Я имел в виду, что вы юрист, а не химик, а оттого недопонимаете. Мое изобретение — добротная работа, которой можно гордиться, но и только, а Эльза — без пяти минут нобелевский лауреат. Улавливаете разницу? И что бы я ей сказал? Еще подумала бы, что к ее славе примазаться хочу.

— Ну, батенька, скромность, конечно, качество хорошее, но стоит ли перебарщивать?

— Да, согласен, по жизни мне это мешает, но ничего с собой поделать не могу.

— Но ведь Эльза Францевна еще и сестра вашего друга, или не знали?

— Разумеется, я знал, что у Лени есть сводная сестра, репатриировавшая в Германию восемь лет назад, и на сходство фамилий внимание обратил, но как-то не увязал. Там у них Штернов, наверное, как у нас Ивановых.

— Вот такой разговор, в ходе которого вырисовывается портрет чуть ли не идеального ученого: скромный, порядочный, выгодных знакомств и всяких легких путей не ищет, — продолжил Иван Макарович. — Только как же он, при такой скромности, умудряется в соавторы навязываться, свое имя на чужих работах проставлять? И стал я его провоцировать. Хочешь человека понять получше, начни хвалить того, кому тот завидует, сразу просветишь, как рентгеном. Зависть ведь и белая бывает, а Эльзе любой химик позавидовал бы: не так уж много в мире нобелевских лауреатов, думаю, в любой стране их значительно меньше, чем олимпийских чемпионов.

Вот и начал я Эльзу Францевну нахваливать как бы даже чрезмерно. Уж такая она умница, такая молодчина, зря, говорю, не познакомились, случай упустили. Она и по жизни человек интереснейший, и ученый мирового масштаба, у которого многому научиться можно! Много ли вы знаете нобелевских лауреатов моложе хотя бы сорока лет, а ей и тридцати пяти нет.

И тут Аркадия прорвало. Не сильно, и очень на короткое время, но прорвало. Тоном злым, раздраженным, резко контрастирующим с прежней неспешной, спокойной речью, он бросил: «Мне у нее учиться? Да я сам ее поучить мог бы. А кабы мне такое финансирование, и я бы на нобелевку наработал». А ведь знал, не мог не знать, что долгих восемь лет Эльза пахала на свое открытие, света белого не видя. Финансирование — вещь важная, но без гения, помноженного на трудолюбие, ничего не даст, тут количество в качество не переходит.

Так что лукавил Аркадий Александрович, никуда не деться, демонстрировал зависть и честолюбие. Понимаете, никакой он не скромняга, а честолюбец, отчаянно завидующий более способным или удачливым коллегам. Спохватился он, надо отдать должное, быстро. Взял себя в руки, речь снова полилась плавно, неспешно. Только теперь он изредка косился на меня, пытаясь определить, понял ли я, что произошло? Я усиленно делал вид, что ничего не заметил, от улыбки аж губы свело. Распрощались мирно, едва ли не дружески.

Дав мне возможность немного осмыслить услышанное, профессор поинтересовался:

— Ну, Сергей Юрьевич, что скажете?

— А что тут скажешь? Практически каждый человек пытается выглядеть в глазах окружающих лучше, чем он есть на самом деле, это нормально. В том, что честолюбец рядится скромнягой, ничего преступного нет.

— Так-то оно так, вопрос только, с какой целью? Знавал я одного слесаря-сантехника, в нашем ЖЭКе трудился в начале восьмидесятых. Интеллигентнейший, доложу вам, был человек, начитанный, с правильной, грамотной речью, а на работе изображал простягу и разговаривал исключительно матом. Почему? Да потому что работу свою любил, а позволь он себе выглядеть самим собой, из ЖЭКа его бы вышибли немедля. Просто потому, что интеллигентных сантехников не бывает по определению, а людей, которые не соответствуют сложившимся представлениям о них, окружающие опасаются.