Читать книгу "Сияние - Маргарет Мадзантини"

Ицуми улыбается, стараясь настроиться на нашу волну.

– Ты похудел.

– Занимаюсь бегом.

Костантино заливисто смеется, ему действительно сложно представить, что я бегаю по утрам.

– А ты играешь в водное поло?

– Нет, но иногда занимаюсь виндсёрфингом.

– Я скучаю по морю.

Мы говорим одно, а слышим совсем другое. То, что мы хотим сказать и услышать, знаем только мы. Потому что я чувствую: он приехал не ради бизнеса – он приехал ради меня. Потому что я знаю: даже если он выйдет за эту дверь и пригнется, чтобы исчезнуть в такси, он все равно приехал ради меня. Потому что, как и я, он ничего не забыл, потому что, как и я, он боялся, что так и умрет, не повидав меня.

Ицуми раздражает, что мы говорим по-итальянски, – так она оказывается выключенной из разговора. Мы отгородились от мира, мы снова одни в нашем дворе, в нашей палатке.

Наконец с едой покончено. Я встаю убрать тарелки, тянусь к его бокалу, чтобы подлить вина. Мы смотрим друг на друга и вдруг одновременно улыбаемся. Я у себя дома, дом – средоточие той жизни, которую я показываю ему. Я говорю, что преподаю, что играю в гольф, – пожалуй, немного хвастаюсь.

– Я изменился?

– Ты все тот же.

Я знаю, что это не так. Но это именно тот ответ, которого я ждал.

Моя жена оставляет нас наедине, она отправляется на кухню, и вот уже оттуда слышится привычный звон посуды и плеск воды. Звуки, которые я слышал тысячи раз, звуки моей привычной жизни, обеспеченной и жалкой жизни, далекой от него на сотни и сотни лет. Мы оба взволнованы и смущены, как двое влюбленных, оставшихся наедине.

– А я? Я изменился?

Он раздувает грудь, улыбается неотразимой улыбкой. Эта улыбка напоминает мне о детстве, о подаренной и потерянной любви, о моих длинных волосах, обо всем, что мы пережили вместе.

– Ты не изменился. Ни капли.

Он кивает в ответ и поджимает губы. Его руки на столе, но я не двигаюсь, не тереблю челку, не шевелюсь. Времени у нас не осталось, и мне не хочется все испортить. Я уже все получил. Я чувствую, что его что-то тревожит, что есть что-то, о чем он не говорит. Он не умолкает, но в его глазах я замечаю какую-то грусть, круги под глазами проступают сильнее, чем прежде, а мелкие морщинки делают его еще более привлекательным. Морщинки прячутся и в уголках его губ, они появляются всякий раз, когда он улыбается где-то далеко от меня, далеко отсюда. Напрасно.

Мы встаем из-за стола. Костантино садится на диван, кладет ногу на ногу. Теперь в его руке уже другой стакан и другой напиток, гораздо крепче. Я сижу немного поодаль в кресле-качалке. Сколько ночей я раскачивался в ней, тщетно пытаясь унять тревогу. Мне радостно оттого, что разделяющие нас несколько метров позволяют мне хорошенько, не спеша рассмотреть его. Как старую картину, проступившую под краской. Я снова чувствую то горе, что чувствовала когда-то мама, во мне горит ее душа-свеча. Потому что Костантино тоже был моей матерью в тот самый день, когда он обнял меня и сказал: «Смотри мне в глаза, не смотри в темноту, смотри на свет, ты видишь сияние?»

Я уставился на его носок. Он покачивает ногой, его живот вздымается, а я смотрю на него. Я снова стал глупой девчонкой. Потому что передо мною опять его тело. Его невозможно забыть. Должно быть, жена заметила, что мой взгляд изменился. Она спрашивает, есть ли у Костантино семья, дети.

– Brilliant, a boy and a girl. May I smoke?[15]

– Конечно, не стесняйся.

Я протягиваю ему мою зажигалку, потому что свою он куда-то подевал. Он закуривает, затягивается и смотрит на меня. Выдыхает дым.

Я чувствую страх, что сейчас он уйдет, чтобы никогда не вернуться. Теперь, когда он увидел мой дом, увидел, как я живу, с кем провожу ночи… Теперь он все знает и может вспоминать. Я думаю о том, что все, что я делал до этого дня, я делал только ради него. Все эти годы я ждал его, ждал этого дня. Без него все, что меня окружает, не имеет смысла. Скоро его сигарета потухнет, и от этого вечера останется лишь темная вмятина на диване. Место, где он сидел.

Костантино встает:

– Уже поздно. I’m really late[16].

Ищет пиджак, благодарит Ицуми. Я поднимаюсь, подхожу к двери, хватаю куртку, что висит на нелепом крючке:

– Я тебя провожу.

Ицуми смотрит на меня, но я уже повернулся спиной и выбегаю на улицу:

– Мы пойдем в бар. Don’t wait for me awake[17].

Но в бар мы не идем. На улице попадаются прохожие, мужчины и женщины, одни выгуливают собак, другие выставляют за дверь пустые молочные бутылки. Мы молча вдыхаем ночной воздух, парим над землей. Я беру его за руку, его большая ладонь словно ждет меня. Он сжимает мою руку так сильно, словно утопающий в бурной пучине. У тротуара припаркована моя машина – «стейшн ваген» с разделительной сеткой для собаки, на приборной панели какие-то безделушки, позабытые Ленни.

– Залезай.

Он подчиняется. Теперь моя очередь быть мужчиной, мы ведь в моем городе.

– Где твоя гостиница?

Мы все еще ведем себя как обычные мужчины: словно роботы, садимся в машину – каждый на свое место. Я веду машину по темным улицам: под светом фонарей, в лучах горящих фар, в светящихся полосах тоннелей, вдоль огней Темзы, вывесок кинотеатров и магазинов. Снова его рука в моей руке, он вместе со мной жмет на рычаг и переключает скорости. Он смотрит вокруг, точно потерявшийся турист.

Прошло двадцать лет, он просто не может уехать вот так. Он в моей машине, я везу его, сам не зная куда. Годы и годы он томился пленником в моей голове. Кажется, он очень устал.

– Иди ко мне.

Он склоняется к моему плечу, некоторое время я веду машину, чувствуя его голову на своем плече, совсем рядом. Я отпускаю руль и глажу его по голове, вдыхаю его запах, внюхиваюсь в него.

В магнитоле – кассета Oasis, та самая, что я купил для Ленни, мы выезжаем из города под музыку.

– Поедем к тебе в гостиницу?

– Там мой партнер.

Я знаю одно местечко. Мотель, где мы иногда останавливаемся по дороге на юг, если моим красавицам нужно в уборную. Я жду их в машине, курю: «Давайте быстрее, ну же, поторапливайтесь». Ночью у мотеля призывно горит неоновая вывеска. Над ним проходят две дороги – двухполосная эстакада, а ниже бегут еще две, к тому же совсем рядом перекресток с круговым движением, так что со всех сторон проносятся машины. Я часто спрашивал себя: «Какой идиот захочет ночевать в такой гостинице?»