Читать книгу "В августе 41-го. Когда горела броня - Иван Кошкин"

— Тебе что, индюк очкастый, жить надоело?

Пребывая в состоянии боевого бешенства юный механик легко и непринужденно обматерил бы не то что батальонного комиссара, а и самого товарища Сталина. Гольдберг, растерянно моргая, стоял перед машиной, не находя что ответить. Вместе со своими бойцами он соскочил с танка, когда понял, что тот собирается проложить себе дорогу прямо сквозь сарай. У самой земли в стене здания были наспех пробиты амбразуры, сквозь которые вели огонь немецкие пулеметчики, и комиссар понял, что здесь их атака и закончится. Но тут «тридцатьчетверка» обрушила сарай, похоронив под ним всех, кто не успел выскочить, и Гольдберг тут же решил, что пока еще поживет. Рывком преодолев расстояние до теперь уже развалин строения, разведчики на всякий случай кинули в бурую мглу пару гранат и полезли через кучи битого кирпича и досок. Впереди, за дымом и пылью, ревел и лязгал танк, грохотали пулеметы, затем раздался дикий, душераздирающий вопль, в котором не было ничего человеческого. Навстречу красноармейцам выбежали два гитлеровца с белыми от ужаса лицами, и Гольдберг, не думая, выстрелил переднему в живот из нагана. Немец прошел еще несколько шагов, затем согнулся пополам и упал, второй бросил винтовку и поднял руки. За спиной комиссара грохнул выстрел, и человек в серой форме повалился навзничь. Валентин Иосифович резко обернулся — в двух шагах от него совсем молодой, лет девятнадцати, боец, дергал затвор карабина. Лицо красноармейца дрожало, казалось, он вот-вот расплачется. Гольдберг резко ткнул бойца кулаком в плечо.

— Возьмите себя в руки! — крикнул комиссар, пока мимо него во двор бежали остальные разведчики. — За мной!

Он повернулся и кинулся догонять остальных, не глядя, последовал ли за ним юноша. Дым и пыль ели глаза, драли глотку, и, выскочив из них, Валентин Иосифович, жадно вдохнул воздух и тут же поперхнулся, таким сильным был запах крови, земли и человеческого мяса. То, что они увидели во дворе, было настолько ужасно, что комиссара едва не вытошнило. Пробив сарай, танк Петрова выскочил на позиции немецких минометчиков и пехотинцев. «Тридцатьчетверка» прошла по ним зигзагом, разрывая гусеницами и втаптывая в перепаханную землю минометы, ящики с минами и людей. Гольдберг не был кадровым военным и до последнего времени видел танки только в кино. Там, на экране, стремительные стальные машины казались чем-то величественным, даже прекрасным. Фильмы «Трактористы» и «Если завтра война» не давали ни малейшего представления о том, чем в действительности являлся танк — смертоносным оружием, чудовищной машиной убийства и разрушения. Раздавленная погибшими танкистами немецкая батарея не выглядела так кошмарно, может быть, потому, что большая часть артиллеристов успела убежать. Теперь комиссар понял, кто так страшно кричал минуту назад — посреди двора хрипло подвывал на земле немецкий солдат. Гусеница раздробила ему таз, на землю вытекала, смешиваясь с содержимым кишок, темная кровь. Жить немцу оставалось несколько минут, и эти минуты будут наполнены дикой болью и ужасом от осознания того, что с ним произошло.

— Добейте его кто-нибудь, — крикнул Гольдберг. — Пристрелите его!

Один из разведчиков вскинул ППД и, почти не целясь, выпустил длинную очередь, прекратив страшный вой. Валентин Иосифович не ощущал жалости к немцам, но ощущение неправильности, бесчеловечности происходящего обрушилось на него, пригибая к земле, опустошая. Он видел, что на бойцов эта сцена тоже подействовала угнетающе, и понял, что должен что-то сделать, пока страх смерти не сломал их, не превратил в трусов. И странно, с этой мыслью родился гнев, холодная, рассудочная ярость. Он много говорил перед красноармейцами батальона о ненависти к немецким захватчикам, но только тут ощутил эту ненависть по-настоящему. Он ненавидел их за то, что они пришли на его землю. Он ненавидел их за то, что вынужден был бросить свою какую-никакую, но все-таки сложившуюся жизнь, жену, позднего и любимого сына, надеть форму и снова, как двадцать лет назад, взять в руки оружие. Он ненавидел их за то, что они убивали его товарищей. Но больше всего он ненавидел их за то, что и он, и его бойцы, и эти танкисты сами должны были убивать, стрелять, колоть, давить, делать то, что, по глубокому убеждению Валентина Иосифовича, было противно человеческой природе.

— Хватит глазеть, — холодным, лязгающим голосом, сказал комиссар. — Проверим соседний сарай. Ерофеев, Лисицын, с пулеметом в развалины, если кто появится из сада — бейте, наших там нет. Остальные — за мной. Приготовить гранаты.

Красноармейцы словно очнулись от кошмарного сна. Пулеметчики бросились устанавливать «Дегтярева» за полуобвалившейся стенкой, остальные, пригнувшись, побежали за Гольдбергом к точно такому же сараю, стоявшему в двадцати метрах от обрушенного. Подбежав к полуоткрытым воротам, Валентин Иосифович прижался к стене и достал из сумки вторую гранату. Внезапно кто-то оттолкнул его назад и, встав перед воротами, метнул внутрь одну за другой две «лимонки». Отскочив под прикрытие стены, боец спиной оттеснил Гольдберга от проема. Комиссар с удивлением обнаружил, что поперек батьки в пекло лезет тот самый молодой красноармеец, что от испуга застрелил сдававшегося немца. Он по-прежнему был бледен, но теперь вместо страха на молодом лице была жесткая сосредоточенность. Внутри грохнули взрывы, раздались вопли на чужом языке, и боец, вскинув карабин к плечу, ринулся внутрь.

— За мной! — крикнул Валентин Иосифович и бросился в ворота.

Теперь главное было не дать врагу выстрелить и не попасть под пули тех, кто ворвется в сарай вслед за ним. Комиссару хватило одного взгляда на то, что творится внутри, чтобы понять, что их атака достигла своей цели. Внутри, у проломов, проделанных в стенах, стояли две приземистые, с очень короткими стволами пушки и два пулемета на трехногих станках. Гранаты уничтожили расчет одной из пушек и ошеломили уцелевших немцев. Карабины артиллеристов были у них за спинами, но один, видимо, командир, вскинул автомат. На такой дистанции промахнуться было нельзя, и комиссар в отчаянии прицелился из нагана, понимая, что не успевает. Сбоку ударила очередь ППД, свалив трех немцев, в ответ затарахтело немецкое оружие, Гольдберг инстинктивно пригнулся, рядом всхлипнули. Комиссар вскинул «наган», выстрелил несколько раз и, естественно, промазал. Гитлеровцы наконец достали карабины и теперь судорожно щелкали затворами.

— Огонь! — отчаянно скомандовал комиссар, понимая, что еще немного, и артиллеристы начнут стрелять в ответ.

К счастью, его бойцы наконец справились с оцепенением и открыли бешеную пальбу. В течение нескольких секунд все было кончено — огонь двух ППД и нескольких самозарядных винтовок не оставил немцам ни единого шанса. Единственным уцелевшим оказался пулеметчик, которого оглушил прикладом тот самый парень, что первым ворвался в сарай. Прежде чем разведчики успели подсчитать трофеи и оказать помощь двум своим раненым товарищам, со двора донесся шум мотора и лязг гусениц — к сараю приближался танк. Бойцы переглянулись, на их лицах явно читалась одна и та же мысль: «Сейчас нас пойдут давить, что им из своей коробки видно?» Следы работы «тридцатьчетверки» они разглядели в деталях несколько минут назад, и оказаться намотанным на гусеницы своего же танка не хотелось никому. Понимая, что еще несколько секунд, и танкисты вполне могут протаранить второй сарай, Гольдберг выскочил наружу, размахивая руками. Машина остановилась буквально в нескольких метрах от него, люк механика-водителя открылся, и оттуда высунулся совсем молодой парнишка с перемазанным грязью лицом. Прежде чем Валентин Иосифович успел раскрыть рот, парень принялся ругать его последними словами, составляя из них замысловатые комбинации и удивительные по силе предложения. Комиссар опешил, но, приглядевшись, по нездоровому блеску глаз понял, что водитель слегка не в себе.