Читать книгу "С тобой навсегда - Татьяна Ковалева"

И здесь, действительно, над самой моей головой раздается звонок. Бодрый, даже веселый какой-то, — он оглушает меня. И еще я в некоторой растерянности:

«Кто это? Петер или Кандидат?..»

Кто бы ни был! Не следует спешить открывать дверь.

Я кладу руки на замок и считаю до тридцати.

Звонок повторяется. Тогда я открываю.

Это Петер. И даже не один, а с каким-то человеком, который держит в руках большую корзину с тюльпанами. Петер смотрит на меня очень серьезно и чуть-чуть вопросительно. Он как будто полагает, что этот момент многое решает в его жизни. А тот человек тоже смотрит на меня и как-то очень уважительно улыбается. Я думаю, что это друг Петера, — тот врач, у которого Петер сейчас живет.

«Какой ловкий ход! Привел друга, чтобы избежать разборок?»

Я отступаю на шаг, приглашаю их срывающимся голосом:

— Проходите…

Прокашливаюсь.

Но они не спешат проходить. Петер принимает у того человека корзину с цветами, дает ему какую-то не нашу купюру (я догадываюсь: за услуги) и один заходит в квартиру. Обе руки Петера заняты, поэтому дверь он закрывает спиной. Так и остается стоять, прислонившись спиной к двери.

— Петер… — смотрю я на него вопросительно.

Он ставит корзину к моим ногам:

— Вот это… точно из Амстердама!

Я наклоняюсь, нежно трогаю цветы руками, поправляю узкие длинные листы — влажные и прохладные; цветы вздрагивают. И даже чудится, что они тянутся ко мне.

Я не могу им не улыбнуться:

— Боже мой! Какое чудо! — бросаю быстрый взгляд на Петера. — Но они же… наверное, дорогие. Это целое состояние!

Петер вздыхает облегченно, убедившись, что его подарок принят. Пожимает плечами:

— Извини меня, Люба. Я вчера… повел себя… не очень. Не сдержался. Но, признаюсь тебе, мне и сейчас нелегко сдерживаться — ты так прекрасна! Руки мои сами тянутся к тебе. И я ничего не могу с собой поделать.

В такие моменты глаза всегда подводят меня — полнятся слезами. Так и сейчас.

— Ты меня тоже извини, Петер! И я повела себя не лучшим образом. А сегодня весь день пытаюсь себя понять. Кажется, я боялась потерять голову, боялась переступить грань. Ты бы потом первый не простил мне этого.

— Нет, это я потерял голову и переступил грань, — настаивает Петер. — Я за это винюсь, но не раскаиваюсь. Я будто погрузился на мгновение в волшебный сон.

— А ты дерзкий, — я улыбаюсь, присаживаюсь на корточки и зарываюсь лицом в цветы.

«Как нежен их аромат!»

Слышу, Петер подходит ко мне сзади. Он берет меня за плечи, помогает подняться.

Вот мы стоим с ним лицом к лицу. Близко-близко.

Я стою — чуть-чуть запрокинув голову, потому что он много выше меня. Он — прекрасная скала в Альпах, а я — восторженная путешественница, взирающая на ее вершину. Это, конечно же, скала любви…

С нее доносятся до меня приятные речи:

— Сон этот так взволновал меня. Я растерял все свои силы, я потерял себя. Я будто глотнул дурмана и уже не хочу возвращаться в реальность. Чудное видение не отпускает меня. Имя твое — Любовь…

Я гляжу в глаза его — высокое ясное небо; я гляжу на губы его — сладкий грех. И зажмуриваюсь — крепко-крепко, и кладу голову ему на грудь.

— Можно?.. — тихо спрашивает он.

Я киваю и открываю глаза.

Я вижу, как он сейчас прекрасен. Я почему-то этого не видела вчера. Он — легендарный Зигфрид. В нем сила и любовь! Голова моя кружится, но Петер вовремя поддерживает меня. Лицо его уже совсем близко. Дыхание обжигает меня; дыхание любимого (да, да, любимого!) так вкусно! Аромат тюльпанов в сравнении с ним — ничто!

Петер нежно целует меня в губы. Но уже не так, как вчера. А как — я понять не могу. Во всяком случае руки мои вовсе не думают обращаться в лапы кошки. Руки мои — тонкие сильные лианы сейчас; они обвивают плечи его и шею. И они — словно живут сами по себе. Они не слушаются меня. Я бы и рада придержать их немного, да не могу. Они ласкают шею ему, взлохмачивают волосы на затылке… Руки мои покоряют Зигфрида, ему нравятся их ласки.

Петер отпускает мои губы:

— Достаточно?

Мне бы хотелось еще. Однако я киваю. Иначе вчерашняя моя выходка не имела бы никакого оправдания.

И все-таки не удерживаюсь: оставляю на его губах свой недолгий благодарный поцелуй. Это чтобы мой Зигфрид был увереннее, чтобы знал — он мне приятен, если не сказать большего…

Я отхожу к зеркалу и причесываюсь. Я краем глаза вижу, как зачарованно смотрит на меня Петер, будто я не просто причесываюсь и встряхиваю белокурыми лохмами (именно лохмами, ибо волосы мои сейчас почему-то невероятно перепутаны), а совершаю некое таинственное мистическое действо, будто я жрица какая-нибудь. Жрица любви — вернее всего. В чистом, конечно, светлом, возвышенном значении этого выражения, — если таковое вообще возможно!

Петер приобщается к таинству: поправляет один локон у меня на виске…

Мужчины вообще неравнодушны к женским волосам. Особенно — к длинным. Сколько раз я наблюдала где-нибудь в метро или в парке: если девица хочет привлечь внимание парней, она начинает встряхивать волосами (если, конечно, есть чем встряхивать!). Весьма примечательно: и парни, и даже иные солидные мужчины, как по команде, начинают оборачиваться на этот «трепещущий флаг». Я думаю, это не просто уловка «озабоченных» женщин и девиц, — проглядывается тут и природа, естество. Иная глупышка и не понимает, зачем головой трясет, а трясет, привлекает, приманивает… Я же эти азы уже давно понимаю. И причесываюсь сейчас не спеша: и так повернусь, и эдак. Волосы мои, и правда, хороши. Пышные, блестят… В детстве ребята говорили, что на мой волосок, как на леску, можно рыбу ловить.

Я причесываюсь, а Петер смотрит.

Так проходит минут пять. Мне кажется, так может пройти и больше времени. Петер, кажется, не устанет смотреть, как я причесываюсь. А я не устану от того, с какой очарованностью он на мое действо взирает.

— Я хочу есть, — говорю ему. — Не пригласишь меня в ресторан?

— В самый лучший! — с готовностью восклицает он.

— Нет, не надо в самый лучший. Это далеко! Давай найдем что-нибудь поближе… Я тут видела новую гостиницу недалеко. При ней ресторан. «Агат». Испытаем?

Петер берет меня за руку. И поднимает ее высоко, будто эта рука королевы. Он торжественно выводит меня из квартиры. Улыбается довольный…

Со стороны мы выглядим, наверное, глупо. И даже совершенно точно — мы глупо выглядим. Король и королева на лестничной площадке возле лифта, на дверях которого уже кто-то что-то написал (хорошо, что Петер практически не понимает по-русски, не то бы он заинтересовался этим граффити!). Однако нам сейчас неважно окружение. Вокруг нас уже образовался свой иллюзорный мир, как вокруг всяких влюбленных. Этот мир розовый (а может, тюльпановый!). И нам в нем очень хорошо.