Читать книгу "Малавита 2 - Тонино Бенаквиста"

— Бэль, предложи же нашей гостье чего-нибудь выпить.

Старшего он назвал Луиджи, а младшую — Марго. Он даже набросал в общих чертах стандартный день четы Ларжильер и их деток, двадцать четыре часа сплошного безумия и в конце — апофеоз с вмешательством пожарных и стражей правопорядка. Луиджи станет наемником, а Марго, которой будет не под силу тягаться с матерью в красоте, ждет судьба диснеевской колдуньи. Все это было бы очень даже смешно, если бы за этим бредом не крылись вечный пессимизм, безволие, неспособность мужчины составить счастье женщины.

— Бэль, может, разожжешь огонь в камине?

Почему ей так хочется губить свою жизнь рядом с этим Ларжильером?

Накрывая на стол, Магги думала, успеет ли она превратиться в приличную свекровь до того, как подадут закуски. Когда Уоррен сказал ей, что встретил девушку, она вздохнула с облегчением: сын оказался способным влюбиться. Но он сразу добавил, что собирается жить с женщиной своей жизни. Зачем он совершает такую предсказуемую ошибку, ведь до сих пор ему удавалось их избегать?

Перед тем как сесть за стол, Лена спросила, указав на пустой стул:

— А мы не будем ждать господина Уэйна? Он еще работает?

— Милая Лена, — ответила Магги, — господин Уэйн принадлежит к тем писателям, для которых очередная глава важнее всех законов гостеприимства.

Ужин был организован ради знакомства с ее новой семьей, и Лена заранее волновалась при мысли, что ей предстоит увидеть такую знаменитость. В те редкие случаи, когда Уоррен говорил об отце, он нервничал, мрачнел и старался как можно скорее свернуть разговор. Лена пыталась поискать через Интернет, но не нашла в сети ни фотографий, ни интервью Ласло Прайора, только короткую биографию на сайте его издателя, который утверждал, что сам ни разу в жизни его не видел. Этот человек, писавший слишком жестокие на ее вкус книги, был отныне окружен ореолом легенды. И легенда чуть не превратилась в табу, но тут Уоррен организовал этот вечер.

— Наш папочка не живет с нами, в реальности, — сказал он. — Большую часть времени он витает в своем воображаемом мире, гораздо более осязаемом, чем наш. Когда он радует нас своими появлениями, для него это как сон, он смотрит на нас будто на некие виртуальные существа, довольно забавные, но абсолютно нереальные.

— Всё совсем наоборот, — сказала Бэль. — Иногда папа бывает не в себе, но он знает реальную жизнь лучше всех. Это просто чемпион реальной жизни. Он представляется мне самым неромантичным человеком в мире.

— Возьмите еще салата, милая Лена, и не слушайте их. Фред знает, что вы приехали, он просто немного робеет — ведь вы первая невестка в его жизни.

Лена не понимала: они что, смеются над ней или у Уэйнов принято так развлекаться за столом? Они с огромной скоростью и ловкостью перебрасывались вежливыми шутками, жаля друг друга, словно осы. Теперь ей не терпелось увидеть отца, который был, несомненно, ключевой фигурой в этой семье со всеми ее особенностями.

Наконец появился Том Квинт, одетый с иголочки, в туго затянутом галстуке, и извинился за опоздание. Он подошел к Бэль, поцеловал ее через плечо.

— Ну, как ты, дорогая?

— Мы уже начали волноваться.

Затем он похлопал по голове Уоррена и попросил представить ему это очаровательное существо, что сидит с ним рядом. Покраснев от смущения, Лена встала, назвала свое имя и протянула руку этому элегантному мужчине, улыбавшемуся ей светлыми глазами. Том уселся рядом с Магги и потянулся за салатником.

— Моя семья, должно быть, сказала вам, что у себя в кабинете я забываю о времени. Думаю, мне пора менять распорядок дня. Я слышал, что Моравиа писал каждый день с шести утра до полудня, а потом с чувством выполненного долга жил обычной жизнью.

Очарованная Лена была сторицей вознаграждена за месяцы ожидания. А Магги, Уоррен и Бэль, потрясенные его появлением на сцене, дружно решили, что этот Фред — просто безупречен.

* * *

«Собачья площадка». После Лиона Фред потребовал остановки, и Питер воспользовался этим, чтобы заправиться. В кафе на автозаправке Фред бегло взглянул на местные продукты и направился к холодильнику с сэндвичами. Его любовь к треугольному тостовому хлебу проявлялась исключительно в дороге и выражалась в двух сэндвичах на каждые пятьсот километров. Однако, чтобы выбрать то, что нужно, среди бесконечного разнообразия предложений, требовалось приложить особые усилия.

— Надеюсь, мы не будем торчать здесь из-за вас лишние двадцать минут, как обычно, — сказал Питер.

— В Париже вы мне никогда не даете поесть вдоволь, так уж здесь не лишайте такого удовольствия. Послушайте, в кои-то веки я выехал погулять, да и вам стоит подкрепиться.

Как всегда, крайне озабоченный своим питанием, Питер не стал долго раздумывать; прочитав на этикетке список ингредиентов и красителей, он ограничился ветчиной и белым хлебом.

Они отправились дальше. Фред молчал целых четыре километра, в течение которых кабину наполняли звуки сонаты Моцарта, но передыигка скоро кончилась.

— Все хочу вас спросить, как это вы там, в ФБР, находите свое призвание?

— …?

— Ну, мы, мафиози, часто идем по стопам родителей, без вопросов. Как в «Марсельезе» поется: На тот же путь и мы пойдем, как старших уж в живых не будет. А вы?

— …

— Я не говорю о мелких копах с улицы — у них тоже часто отцы — копы, нет, я о федеральных агентах. Это ведь не может быть семейной традицией. Тогда как?

— Не уверен, что мне хочется отвечать на этот вопрос.

— Есть только одно объяснение такому призванию — кино.

— Что вы имеете в виду?

— Мальчишкой вы, должно быть, видели фильмы про таких типов в строгих костюмах, темных очках и с наушниками, которые говорили что-то вроде: Специальный агент Боулз, ФБР. Расследование возобновляется, шериф. И это будило в вас мечты… Или я ошибаюсь?

— Что я могу точно сказать, так это то, что фильмы про парней в костюмах в полоску и красных галстуках, которые объедались макаронами и говорили что-то вроде: Закатайте мне этого парня в бетон никогда не будили во мне мечты.

— Да ладно, Питер. Скажите все же, что это был за фильм-первоисточник?

В ответ Питер лишь махнул рукой, выражая таким образом нежелание продолжать разговор: он не собирался объяснять этому раскаявшемуся убийце истоки своего призвания ни всерьез, ни чтобы скоротать время. Но если бы Питеру пришлось отвечать откровенно, он мог бы сложить целую мозаику из мелких событий, которые привели его в Бюро. Он рассказал бы о своем обостренном чувстве закона, и прежде всего закона федерального, который был для него превыше всех остальных. Он объяснил бы, что означает для него борьба с преступностью и как ему хочется иногда душить преступников голыми руками. Он вспомнил бы, возможно, о той печальной студенческой вечеринке, где, не желая отставать от товарищей, нанюхался смеси героина с кокаином, а потом его всю ночь рвало. Он рассказал бы, как через несколько месяцев после этого два его приятеля умерли от передозировки. И пусть какой-нибудь Манцони покатится со смеху, но он поведал бы, не умея объяснить толком, о своем странном сочувствии по отношению к жертвам — любым, вообще, и о своем глубоком желании восстанавливать попранную справедливость. Он объяснил бы, как ФБР привлекло его своими передовыми методами, своей железной точностью, своим терпением и твердостью, которые обусловливали его превосходство над другими формами подавления преступности. Но Питер никогда не стал бы говорить о черно-белом кино, потому что попросту забыл о нем. Маленький экран, телеканал, по которому крутят одно старье, шестидесятые без конца, эстетика другой эпохи, и этот сериал, сохранивший все свое волшебство, который даст сто очков вперед современным детективам с их кровищей и спецэффектами. Тут Фред был прав: кино впечатлило юного Питера гораздо раньше, чем все остальное — понятие добра и зла, мысли о нравственности и работе.