Читать книгу "Сыновья Ананси - Нил Гейман"

Он нарисовал в блокноте круг и добавил сверху выходящую из него линию – получилось немного похоже на яблоко.

– Я вам очень благодарна, – сказала Мэв, и Грэм Коутс приосанился. – Надеюсь, я вам не слишком докучаю.

– Вы мне никогда не докучаете, – сказал Грэм Коутс. – Ни в чем.

Он повесил трубку. Забавно то, думал Грэм Коутс, что комическим персонажем Морриса всегда был расчетливый йоркширец, гордый тем, что может уследить за каждой монеткой.

Хорошая была игра, подумал Грэм Коутс, и дорисовал два глаза и парочку ушей. Теперь, решил он, более или менее похоже на кота. Довольно скоро вместо того, чтобы доить привередливых знаменитостей, он окажется под ярким солнцем, там, где плавательные бассейны, вкусная еда, хорошие вина и – не исключено – нет никаких проблем с оральным сексом. Все лучшее в жизни, считал Грэм Коутс, может быть куплено и оплачено.

Он дорисовал коту пасть и заполнил ее острыми клыками, теперь кот слегка напоминал пуму. И пока рисовал, гнусавым тенорком начал напевать:

Когда я был мальчишкой, мне говорила мать:

На улице прекрасно, ты выйди поиграть.

Но вырос я, и дамы – что глаз не оторвать —

Советуют ширинку всегда застегивать.

Моррис Ливингстон оплатил квартиру Грэма Коутса в пентхаузе в Копакабане и установку плавательного бассейна на острове Сент-Эндрюс, так что не стоит думать, будто Грэм Коутс не был ему благодарен.

Советуют ширинку всегда застегивать.

* * *

Пауку было не по себе.

С ним что-то творилось: странное чувство накрыло его жизнь туманной дымкой, – словом, день был испорчен. Он не мог понять, что это за чувство, но оно ему не нравилось.

Если было на свете чувство, которого он вовсе не испытывал, так это чувство вины. Такое было ему недоступно. Он ощущал себя превосходно. Он был крут. Он не чувствовал себя виноватым. И не почувствовал бы, даже будучи пойманным с поличным при ограблении банка.

И все же он был весь окутан слабыми миазмами беспокойства.

До последнего времени Паук был уверен, что боги людям не чета, что у них нет ни стыда, ни совести и они в том не нуждаются. Отношение бога к миру, даже тому, в котором он пребывал, было так же эмоционально окрашено, как у геймера, досконально знающего все правила игры и вооруженного полным набором кодов.

Паук постоянно развлекался. Вот в чем заключалась суть его занятий. Вот что было важно. Он не смог бы распознать чувство вины, даже имея под рукой иллюстрированный гид с четко прорисованными и обозначенными деталями. Не то чтобы он был безответственным, просто когда всех наделяли ответственностью, его поблизости не оказалось. Но что-то изменилось – внутри или снаружи, тут он не мог бы в точности сказать – и это его удручало. Он плеснул себе еще выпивки и взмахнул рукой, чтобы музыка играла громче. Заменил Майлза Девиса на Джеймса Брауна. Не помогло.

Он валялся в гамаке под тропическим солнцем, слушая музыку и грея себя мыслями о том, как невероятно круто быть таким, как он… и, впервые в жизни, даже этого как будто было недостаточно.

Он выбрался из гамака и поплелся к двери.

– Толстяк Чарли!

Никто не ответил. Квартира была пуста. За окнами было пасмурно, и шел дождь. Пауку понравился дождь. Он очень подходил к настроению.

Высоко и мелодично зазвонил телефон. Паук поднял трубку.

– Это ты? – спросила Рози.

– Привет, Рози.

– Прошлой ночью, – сказала она, помолчала и продолжила: – Для тебя это было так же чудесно, как для меня?

– Ну, не знаю, – сказал Паук. – Довольно-таки чудесно. В смысле, наверное, да.

– М-м-м, – сказала она.

Они помолчали.

– Чарли! – сказала Рози.

– Угу.

– Мне даже нравится просто знать, что ты на другом конце провода, и молчать.

– Мне тоже.

Они еще немного насладились молчанием, смакуя его, стараясь продлить это ощущение.

– Хочешь сегодня ко мне? – спросила Рози. – Мои соседи в Кернгормских горах.

– Эта фраза, – сказал Паук, – может претендовать на звание самой красивой фразы на английском языке. Мои соседи в Кернгормских горах. Чистая поэзия.

– Дурачок, – хихикнула она. – Гм. Захватишь зубную щетку?

– Да. Да. Захвачу.

Несколько минут длилось «ты повесь трубку» – «нет, ты повесь трубку», – что составило бы честь парочке пятнадцатилетних жертв гормональной интоксикации, и наконец трубку повесили.

Паук улыбался как святой. Мир, учитывая наличие в нем Рози, был лучшим из возможных. Мгла рассеялась, мир отхмурился.

Пауку даже не пришло в голову задуматься, куда подевался Толстяк Чарли. К чему волноваться о таких пустяках? Соседи Рози в Кернгормских горах, и сегодня – о, сегодня он захватит с собой зубную щетку.

* * *

Тело Толстяка Чарли находилось в самолете, летящем во Флориду; тело впихнули в центр ряда из пяти пассажиров, где оно быстро уснуло. И к лучшему: не успел самолет подняться в воздух, как туалеты в хвостовой части сломались, и хотя бортпроводники повесили на двери таблички «не работает», это не смягчило запаха, который медленно распространялся по задней части салона, как захлебнувшаяся химическая атака. Младенцы кричали, взрослые ворчали, дети ныли. Группа пассажиров, летевшая в Диснейворлд и полагавшая, что отпуск начинается с того момента, как они оказались на борту самолета, рассевшись по местам, начала распевать. Они спели «Бибити бобити бу»[34], и «Чудесный факт о Тиграх», и «Под водой», и «Хей-хо, хей-хо, с работы мы идем»[35]и даже – полагая, что это тоже диснеевская песня, – «Мы в город изумрудный идем дорогой трудной».

Когда самолет был уже в воздухе, выяснилось, что вследствие путаницы с доставкой провизии обеды для экономкласса на борт не погрузили. Вместо них были упакованы завтраки, и теперь каждому пассажиру полагались хлопья с бананом, которые приходилось есть с помощью пластиковых ножа и вилки, потому что ложек на борту не оказалось, что, возможно, было не так уж плохо, потому что молока для хлопьев хватило не всем.

Адский был полет, а Толстяк Чарли все проспал.

Во сне Толстяк Чарли оказался в огромном зале. Он был в одежде для утренних приемов[36]. Рядом стояла Рози в белом свадебном платье, а по другую сторону от нее, на помосте, стояла мать Рози, которая, что слегка раздражало, также была в свадебном платье, хотя оно было покрыто пылью и паутиной. Далеко, у горизонта, где, собственно, и заканчивался зал, была толпа, которая стреляла из ружей и размахивала белыми флагами.