Читать книгу "Дерись или беги - Полина Клюкина"

По выходным к ним ходили мужчины. Высокие материны друзья пили чай и много смеялись. Затем Гальке с Веркой всучивалась коробка конфет и велелось стлать свежую постель для нового «папы». Каким-то удивительным образом все «папы» точно угадывали с едой и сладостями. «Главное в шоколадных зайцах, — говорили сестры, — чтоб ушки не были пустые и чтоб хрустели еще». В зависимости от места, откуда прибывал новенький гость, привозились и лакомства: мягкая сайка ехала с Украины, казахстанцы возили чай и литровые пакеты со сливками.

А как-то раз прибыл к ним визитер, который привез на гостинец сырков. Совсем не из творога, правда, как ждали девочки, а из чешуи и кишок. Приехал он с озера Чалкар, и до того оказались вкусными эти чалкаровские рыбешки, что уже вскоре в длинном письме мама спрашивала, как Гале живется у тетки, как Вере в ее интернате. Она рассказала в письме, как через Кустанай приехала она в Кокчетавскую область, как пересекла Петуховскую таможню и увидела, наконец, эти озера. Сидит нынче на берегу и дивных рыбешек удит. А с каждым пойманным сырком она вспоминает о них, о старшенькой Гале и младшенькой Вере.

— Тет, на´ телефон, позвони еще разочек. — Галя протянула аппарат и уселась рядом.

— Давай, твердолобая, позвоним еще раз… нет… нет, опять гудки сплошные!

— А я надеялась, что, когда проснусь, Верка уже тут будет. Значит, что-то случилось.

— Если бы что-то случилось, они бы уже сами сто раз нам сообщили.

— А пойдем еще на улице подождем.

— Твою мать! Пойдем!

Дворники массивными щетками отбрасывали прохожих за бровку и обильно «солили» землю. С самого утра шел снег. Сугробы росли с каждым часом, пухли и сбивались в сплошные непробиваемые стены. Одна за другой ревели снегоуборочные машины. За ночь улица сильно подтаяла и почти тут же замерзла. Температура сменилась несколько раз, и потому крыши, сухая мерзлая трава, сухие стволы и ветки деревьев — все покрылось коркой. Теперь ни один уличный предмет не был простым — он обязательно таил под кромкой обледенелость. Шагая по тротуару, можно было легко растянуться и расквасить нос, поймать макушкой увесистую сосульку и лишиться напрочь памяти. В конце концов можно было даже стать жертвой аварии, например, угодить под машину. Случиться могло все, что угодно.

Выбежав на улицу, Галя принялась за снежки. Один за другим она лепила комья, в момент рассыпающиеся, они оставались на варежках и никуда не летели. Тетка молча сидела на скамье и смотрела по сторонам, поглядывала на часы и зевала.

— Домой пойдем, холодно мне.

— Маленечко давай еще.

— Тебе уроки, случайно, не надо делать?

— А Вера?

Сквозь скребки дворничьей тяжелой лопаты, сквозь детский смех и сквозь чьи-то рыдания послышался наконец телефонный звонок. Он надрывно звучал из форточки, прерывался и начинался снова. Звучал, пока тетка поднималась по лестнице, пока она отворяла дверь, пока шла по комнате.

Толстый снегоуборщик гонял по тротуарам и жмурился. «Если зажмуривать один глаз, — размышлял он, — рост людей не превышает даже полметра, а если оба… оба нельзя, опасно. Можно засандалить так, что никого в живых не останется».

Проехав еще пару метров, увидев посреди дороги маленькую Галю, он притормозил. Достал мятую пачку и вытащил сигаретку. Зажав зубами фильтр, он оторвал его и тут же сплюнул себе под ноги, потянулся за огнем и замер. За спиной у него появилась крохотная, если зажмуриться, не более пяти метров в длину, черная машина. Ее таскало по льду, будто мелкую шавку, будто шустрый хозяин таскал ее по полу за поводок, переворачивал и снова таскал. Трепал ее до тех пор, пока вдруг она, ударившись о трактор, не оказалась на спине и окончательно не обнажила весь мост. Еще минуты три она продолжала жить, пока не всполохнула и не окочурилась, и снег под ней стал черным.

Галя видела такое впервые. Впервые кто-то скользил так близко, переворачивался и сгорал живьем. Она зашла домой, стянула мокрые варежки, сапоги, тяжелую шубу, села на пол и тихонечко застонала.

— Тет, а может, Вера тоже сгорела?

— Усыновили Веру. Всё, усыновили англичане. Не придет она больше.

Первый праздничный день в английской жизни Веры выпал на День святого Патрика. Тут его праздновали с размахом, потому что это был не просто весенний день, а день покровителя Ирландии. Вера сразу же начала его уважать: во-первых, ей подарили цветастые джинсы и повели смотреть костюмированный парад, где много мужчин с кисточками на голове громко дудели в трубы и просто шагали по улице. А во-вторых, святой Патрик показался ей хорошим парнем. Он изгнал всех змей и сделал всех людей верующими.

За полгода Вера выучила английский и теперь вполне могла разговаривать с новыми родителями, могла рассказывать им о своей жизни на родине, однако они почему-то не слушали. Они вообще не были ей друзьями, хотя бы уже потому, что хотели вернуть ее обратно в Россию, где она стала бы опять соответствовать всем нормам приличия.

Однажды ей снилась мама. Они с Галькой снова сидели на коврике у порога — ждали ее с работы и занимались какими-то важными вещами. Потом они вышли на улицу, на площадь, где в центре стоял бюст Крупской. Вера помнила это место и помнила, как голову Крупской потом кто-то унес и остался один только бюст, две пышные груди, где паслись голуби. И вот они снова вместе, втроем с мамой на этой площади. Все образы, что появлялись, смешивались с «дневными остатками», яркими метрами пленки, где Вера знакомится с соседской девочкой Джейн и у нее некрасивый брат. И вот опять мама, стоящая почему-то на четвереньках, и снова двор, где Гальку сбивает машина.

Галька училась теперь в старших классах, отличницей не была, и школа к тому особо не располагала. Не гналась за успехами учеников и отличалась от остальных только новым спортивным инвентарем, шведской стенкой и плотными, кряжистыми кустами шиповника вдоль забора. В кусты эти не раз попадали бунтари, попадала и Галька, когда связывалась не с теми. Иногда одноклассницы забивали ей «стрелки», малейшая грубость — и Галька снова лежит посередь школьного двора рядом с новеньким инвентарем. В грудь ей врезаются острые шпильки, она поднимается и снова получает смачные пощечины. Лучшими в таких разборках считались девочки, которые умели бить кулаком, а еще лучше — коленом. При этом держать жертву нужно было за волосы, держать ближе к своим ногам и, конечно, с открытым ртом. Распахнуть его так широко, чтоб земля застряла поглубже в глотке.

А когда во дворе зацветала сирень, школа казалась необыкновенно красивой. Будто заповедник, она расцветала яркими платьицами и ожидала каникул. Сектор для прыжков в длину снова заполнялся песком, круглый рукоход — переходящими с кольца на кольцо руками. Ближе к лету он тоже становился красивее — светился на солнце, вытертый до блеска мальчишескими ладонями.

Как-то раз все старшие классы собрали в актовом зале и в принудительном порядке усадили смотреть документальный фильм про Америку. Это были яркие кадры с кока-колой и рекламой McDonald’s: Макдоналд гуляет по красочной стране, и все люди — его друзья. Потом показывали улицы Хиросимы и Нагасаки, обгоревшие, но еще живые тела людей. Следом показали вручение президенту Нобелевской премии мира, и снова — красивых жителей Уолл-стрит. Это было внеклассное воспитание, инициатива директора школы, после которой весь Галькин класс поделился на две части: одни мечтали съесть гамбургер, а другие — защититься от американских бомбардировщиков. Зато Галя ни о чем не мечтала: с того момента она еще больше стала думать о Верке. О том, как гуляет она по этим улицам — пришлая и красивая.