Читать книгу "Печалясь и смеясь - Галина Щербакова"

Твой Ромка.

Избавь меня от веры в красоту человечества. Оно больное.

Отдайся на волю воде. Она приведет тебя куда надо. Не исключено, что в омут. В сущности, это право воды.

С какого-то момента жизни время ускоряет свой бег. И пропадают длинные утра и замедленные вечера, и только понедельники начинают отстукивать особенно нахально…

Я всю жизнь буду тебя ждать. Всю жизнь и каждый день.

Ныне песен не поют, ныне караокают.

…мы выкорчевали, измутузили несчастную природу до полного ничего, остались одни пни, и вдруг углядели где-то, что хорошо класть рядом с пнями валуны, а в пни всандаливать китайские фонарики, и привозить откуда-нибудь экзотические кусты в огромных вазонах в расчете на то, что те признают нашу землю своей и пустят корни.

Цветочки-кусточки-иммигранты, вынужденные переселенцы. Ландшафтный дизайн по моему простому разумению – это метафора всех русских преобразований от Олега вещего до Владимира тощего. Сначала изничтожить, истоптать все до куликовских черепов, а затем высадить нечто эдакое, чтоб било с размахом по глазам.

Фу! Ну что за манера выражать все словами, если есть взгляд, вздох, ласка, просто касание. Еще хорошо, что я рисую, а то лопнула бы от слов.

Лучше быть в деревне первым, чем в Москве – последним.

Любовь всегда бывает в миру и среди людей. Это жизнь в жизни…

Электрички – это место накопления онкологических клеток.

Сам себе оберег, он, как всегда, сторонился лишних впечатлений. Чтоб в него войти, надо было постучать ногой.

Было бы грубой ошибкой жалеть ее кому бы то ни было.

Должна же в конце концов она почувствовать бремя одних только превосходных качеств?

Эти чужие, неприятные ей люди были сейчас нужны хотя бы в виде пейзажа за окном. Они были возможность выхода, в котором она не нуждалась, но ведь горят на всякий случай слова «Выход здесь» в кинотеатрах, театрах, других общественных местах. Простое психологическое утешение, но оно нужно. Вот и ей эти люди нужны просто так… Чтоб смотреть на них…

Жизнь устроена так, что самое интересное им, детям, приходится получать запретным путем.

Общие действия не всегда самые лучшие.

Всякий путь не плох, когда в конце концов получается результат.

Ей, Ларисе, пришлось доставать справку, что у Милки диета, чтоб не ковырялась она демонстративно, с отвращением в школьных завтраках, не замирала смертно с котлетой на вилке, не задавала громко, на всю столовую вопросы: «А я не умру? Скажите, я не умру от этой пищи?»

– Полное собрание сочинений лжи! – сказала Юлька презрительно.

– Как же тебе не стыдно! – возмутилась Таня. – Я когда-нибудь от тебя требовала лжи?

– Правды тоже не требовали. А напиши я вам, что не люблю школьную литературу, что бы вы мне поставили?

Чистая, отдаленная от жизни любовь в наше время не выживает. У только любви, как у бабочки-поденки, век короткий. Ей нужны примеси…

В конце концов – каждому свои заблуждения.

Они (малыши) с таким горем рассказывали о выброшенных котятах, о сломанных березах, о затоптанных клумбах. Так, как видят маленькие, не видит никто. Потом это куда-то враз исчезает. Дети органически не способны оправдать зло.

Она не принимает весь стиль цирковой жизни, при которой малые дети стоят вниз головой с пеленок. Ей не нравится их кочевое образование, их какая-то профессиональная вежливость. Она писала об этом в минпрос – не о вежливости, конечно, – предлагала забирать цирковых детей в интернаты, чтоб они жили, как люди. С ней не согласились. Она получила обидный по сути ответ, в котором некий товарищ Сметанин (отвратительная фамилия для мужчины!) вежливо издевался над ее предложением, а в конце даже слегка пристыдил. Она тогда еще раз прочла черновик своего письма – в нем не было ничего, над чем можно было бы издеваться, тем более стыдить… В нем было все по делу… Детям надлежит жить оседло, малышей не следует подбрасывать, как… как кегли.

Хамство – признак бессилия.

Нельзя, чтобы вчерашний день имел над тобой большую силу, чем сегодняшний, бездарно это и глупо.

Когда что-то множится на десять тысяч желаний, нельзя наверняка знать, что из этого получится.

«…У меня не получились страусы, и косточки у авокадо оказались слишком большими», – печально признался Бог, очутившись по случаю на Земле.

Вот так замечательно зацепился в памяти какой-то американский фильм, из которого ничего не помню, а вот на страусов теперь без нежности смотреть не могу. Неудачные вы Его! Лапочки… Такие не фламинго…

С тех пор как я поняла, что мне и половины не сделать из того, что должна была и могла, проблема большой косточки авокадо стала мне застить свет. Боюсь неудачи. Я даже специально купила эту божью поделку, добралась до твердой середины. Действительно, можно было и помене… Зато как хорошо лежит в кулаке, как шершавится! А если еще запустить в глаз… Нет, это не вишня и даже не слива…

Каждому человеку в жизни, в сущности, нужен всего один учитель… Настоящий.

Вы знаете, как летит время? Понедельники оглашенно стучат на стыках времени. Первый, второй, третий. Вот и месяц прошел.

Зачем так устроено, чтоб человек к старости хужел и хужел? Неужели недостаточно самой смерти?

Ни одна свободная спартанка не ставила свое счастье и судьбу в зависимость от мужчины. В полноценной женщине есть весь арсенал самодостаточности. Даже в сексе она главная. В ней все – и наслаждение, и рождение, и дарение. Сейчас нет женщин. Есть бабы. Тетки. Клуши. Стервы. Подстилки. И растущее в геометрической прогрессии количество дур. Снижение самодостаточности, самоуважения женщины гибельно для мира. И она умрет последней на этой земле, оставив после себя кровь и грязь от последнего аборта.

Но война – в этом ее ужас – дает право убийства независимо от человеческих качеств ни убиенного, ни убивающего. В момент войны люди как бы не люди.

Сколько веков одна война рождает другую, а ненависть переходит по наследству. Я хочу понять войну – не политическую, не экономическую, не за земли и воды, а войну человеков, то тайное биологическое, которое у людей страшнее, чем у тигров и прочих самых лютых зверей.

Человек – страшнее зверя. И звери ушли от человека.

Они подходят друг другу, как две половины одной разрезанной картинки.

Умирая, мама ей говорила: «Мир иллюзий тебя отторг. На мой взгляд старой рационалистки это не так уж плохо… Живи в жизни… А школа – это ее зерно. Всегда, всегда надежда, что вырастет что-то стоящее… Не страдай о театре. Ты бы все равно не смогла всю жизнь говорить чужие слова…»

Чистой, отделенной от мира любви нет и не может быть.