Читать книгу "Крестовые походы - Оливия Кулидж"

– Лучше вернуть Богу Богово, ведь сеньоры Буавера никогда не были ворами.

Эд обнял Марго и поцеловал, а она положила голову ему на плечо и заплакала. Он сказал:

– Я беден, но, по крайней мере, вернулся не с пустыми руками. Я привез нам одну священную вещь, которая сделает для нас больше, чем все драгоценности, похищенные с Божьего алтаря. – Он нащупал шнурок на шее под рубашкой и показал медальон из чистого золота, выполненный в форме раковины. – Это лежало подо мной, когда мои воины нашли меня при входе в часовню, и аббат, когда добычу разделили, предложил мне оставить его себе, сказав, что эту реликвию нельзя ценить как обычное золото. Мы повесим его над алтарем в Буавере, чтобы оно приносило благословение нам и всем нашим потомкам на веки вечные.

Марго смотрела на медальон с благоговением, боясь его коснуться, чтобы не осквернить что-то настолько святое.

– Что же это? – выдохнула она.

– Оно висело в часовне под мечом святого Петра. Это ухо того раба!

Невинные

1218 год

Когда поток детей вливался на улицы Марселя, солнце ярко сияло над мокрыми крышами и блестевшими после дождя булыжниками, освежая картину этой потрепанной, трогательной процессии. Во главе ее развевалась орифламма, алое знамя с раздвоенным, как у ласточки, хвостом, которое добрый святой Денисий вручил как талисман французским королям. Мальчик, который нес знамя, был одет только во все алое с головы до ног; в этот костюм облачили его любящие и благочестивые родители, доверяя единственного сына детской армии. Алый чулок испачкался в грязи, прекрасная курточка промокла под дождем и покрылась пятнами, поскольку ему частенько приходилось спать на земле. Но так как он был красивым пареньком приблизительно двенадцати лет, то многие глазевшие на процессию женщины, увидев его, восхищенно ахали.

Позади орифламмы группа мальчиков более неказистого вида толкалась вокруг повозки, запряженной парой осликов и украшенной зелеными ветками и пестрой тканью самых разных цветов. Под балдахином, с которого продолжала изредка капать собравшаяся дождевая вода, на бархатной подушке сидел Богом избранный ребенок, неподвижный, словно статуя, лишь покачивавшийся в такт движению повозки по булыжной мостовой. Его звали Стефаном, он был темноволосым мальчиком с тонким загорелым лицом и такой уверенностью в манерах, какую не смогли бы превзойти благословенные святые в церкви. Руки он сложил на коленях, прикрытых одеждой из грубой овчины, которую он носил как принято у пастухов – мехом внутрь. Его взгляд был неотрывно устремлен вверх, к царствию небесному.

За повозкой шагали дети Франции, сгруппировавшись в отряды, и перед каждой группой реяло свое алое знамя. Они были всевозможные, эти флаги, из грубой домотканой материи, поблекшей от солнца и дождя, или шелковые, сохранившие яркий цвет благодаря дорогой краске. Дети тоже были самыми разными: белокурые и смуглые, дети в лохмотьях, в одежде из простой материи, из хорошего сукна, крепкие двенадцатилетние подростки и малыши лет по шести, не более, которые брели вперед, держась за руки старших сестер. Они шли не сотнями, а тысячами, и тоненькие дисканты призывали детей этого города последовать за Богом.

Женщины прижимали к себе своих детишек. Глаза отцов семейств метали молнии в сторону своих отпрысков, которым, если бы они осмелились сбежать со Стефаном, уже была обещана такая порка, какой еще мир не видывал. Однако самые смелые бросались в гущу марширующих групп, и те с привычной непринужденностью смыкались за ними и своими телами загораживали их от родителей.

– О, маловерные! – выкрикнул молодой священник, имевший довольно щуплое телосложение, но выглядевший гигантом среди детей, рядом с которыми он шагал. – Неужели вы запрещаете своим детям следовать за Богом?

Это был трудный вопрос. Все знали, что детской верой можно двигать горы, но собственный ребенок Гуго или Рауль, бесенок с хорошо известными недостатками, требующими исправления, не походил на тех, кто раздвигает воды или заставляет оружие падать из рук неверных. Никто не ответил молодому священнику, хотя многие в страхе перекрестились. Женщины запричитали, когда измученный ребенок рухнул к их ногам, но, шатаясь, поднялся снова, слабым движением отталкивая протянутые к нему руки.

– Бог меня позвал, и с моей верой я смогу идти дальше.

– Откуда вы? – кричали мягкосердечные матери.

Большинство детей не обращали на них внимания, но некоторые молча всхлипывали, и лишь немногие отвечали названиями деревень, которых здесь никто не слышал.

– Куда идете? – выкрикивал высокий священник, указывая вперед.

И детские дисканты, скатываясь вниз по улице, отвечали:

– В Иерусалим!

Боров Вильгельм, стоявший в толпе в первом ряду зевак, потому что всякий, кто его знал, из благоразумия постарался отойти в сторону, уловил ответ высокого священника на вопрос какого-то зеваки и поднялся на цыпочки, чтобы приблизиться к уху Железного Гуго, главного из своих капитанов.

– Пройдут по воде! – воскликнул Вильгельм. – Ты слышал, что он сказал? Они собираются дойти до Иерусалима прямо по морю. Силой веры!

Железный Гуго откинул голову назад и загоготал.

Было и много других, кто посмеивался над ними, хотя, когда на рыночной площади Стефан встал в своей повозке, чтобы всем рассказать, как его позвал Бог, вокруг воцарилось неловкое молчание. Мальчик говорил как посланец Божий, обещая раздвинуть воды с такой уверенностью, что даже в морском порту сумел заронить смутную надежду на свою правоту. В его свите находились священнослужители и благочестивые паломники, обычные люди, сами ни на что не претендовавшие, а просто следовавшие за детьми. От присутствия взрослых речи мальчика воспринимались с еще большим доверием.

Боров Вильгельм и Железный Гуго отправились восвояси, они занимались важным делом, но вынуждены были прерваться из-за прибытия детей. Таким образом, в то время как все добрые горожане распахивали двери своих домов для крестоносцев, Боров Вильгельм с Железным Гуго входили в пивную у причала. Это было захудалое место, отмеченное лишь засохшей веткой плюща, подвешенной на рейке рядом с сигнальным фонарем, который в данный момент не горел, словно заведение было закрыто.

Внутри вместе с одним из своих капитанов ждал Али Сицилиец, у каждого за поясом было по тесаку и паре ножей. Хозяин принес им кувшин пива и тактично отправился заниматься своими делами в подвал. Четверка вела переговоры тихим шепотом, усевшись на табуретах вокруг грязного стола и стараясь держать руки на виду и подальше от оружия. Как и предполагал Вильгельм, Сицилиец хотел слишком многого.

– Мои капитаны не примут этих условий, – сказал Вильгельм, изображая нерешительность, чтобы вызвать собеседника на откровенность.

Сицилиец улыбнулся, и отблеск сальной свечи усилил белизну его зубов.