Читать книгу "Ах, война, что ты сделала... - Геннадий Синельников"

Утром меня снова привели к командиру. В ожидании судьбоносного для меня решения я стоял ни жив ни мертв. По лицу полковника Шатина видел, что сегодняшнюю ночь он не спал тоже.

— Вот что, — обратился он ко мне. — По законам военного времени Великой Отечественной войны ты поступил правильно, и в то бы время тебе за то, что ты вчера сделал, положена была даже награда. Но ты же понимаешь, что мы не на войне. — И он выразительно поглядел на меня.

О том, что мы юридически не на войне, хотя фактически вовсю уже воюем, мы слышали часто. В этом нас пытались убедить приезжающие из Москвы проверяющие. Докладывая такому о положении дел в батальоне, рассказывал ему о погибших и раненых подчиненных, а он недовольно поправлял меня:

— Да не в бою же. Что вы заладили — «бой да бой». О какой войне вы говорите, товарищ старший лейтенант? Вы докладывайте по существу, и ничего не нужно здесь выдумывать и сочинять.

Мы смотрели друг на друга, и мне не верилось, что полковник на самом деле не знает о том, что здесь творится. Может, косит под «ваньку-дурака» или просто добросовестно исполняет рекомендации вышестоящего руководства?

— В Афганистане не стреляют, здесь все спокойно и никакой войны нет. Вы неправильно говорите. Здесь идет плановая боевая и политическая подготовка.

И вот опять, почти эти же слова, но уже от комбрига: «Но мы же не на войне!»

Хотелось от бессилия стучать кулаками по столу и кричать: «Товарищ полковник, но вы же знаете, где мы находимся!» Меня трясло будто от холода. Что же он скажет?

— Иди сюда!

Я подошел. На стол передо мной выложили мой автомат, пистолет, рабочую карту.

— Сейчас летишь в район расположения батальона. Душманы снова активизировали в провинции свои действия, поэтому твоя главная задача сейчас: быть в батальоне и выполнять поставленную задачу. Ну а окончательное решение по тебе будет после возвращения из рейда. Понял?

После выполнения задания я прибыл на доклад к командиру. Был долгий и тяжелый разговор.

— А завтра принесешь на убитого прапорщика наградной лист. Представляй его к ордену Красной Звезды!

— Что? Труса к ордену? За предательство? — впервые за все эти дни возмутился я.

И тут комбрига словно прорвало.

— Ты, чудак на букву «М», ты что думаешь, если по закону прав, то и по совести тоже? Или ты считаешь, что у этого прапорщика нет родных и близких? Или его не ждут с войны героем? Да его, наверное, весь кишлак провожал в Афганистан! Никто не виноват в том, что он стал трусом и погиб не по-божески, а как собака. Но я не позволю тебе одной автоматной очередью лишать жизни, чести и гордости его мать, отца и весь род!

Потом твердо добавил:

— Короче, так: иди, думай и выбирай. Или ты ходатайствуешь о нем, как о герое, или я накажу тебя по всей строгости законов мирного времени. Думай, хорошо думай и, смотри, не ошибись!

Ночью в штабной палатке офицеры и прапорщики пили горькую. Пили за погибших в последнем бою. Выпили за Алексея, за то, что чудом остался жив. Пожелали ему долгих лет. Недобрым словом помянули и убитого мною прапорщика.

А утром я сидел над стандартным бланком наградного листа и мучительно сочинял героическую легенду. Писал, как в трудном бою с превосходящими силами противника Борис действовал смело и решительно, метко разил врагов, а когда возникла критическая ситуация, личным примером воодушевил подчиненных на решительную атаку, лично уничтожив при этом четверых душманов. Когда наградной лист лег на стол командира, он внимательно прочитал его и одобрил. Потом сказал мне:

— И мой тебе совет. Хоть ты и прав, но этот случай не делает тебе чести. Поэтому помалкивай об этом и постарайся обо всем быстрее забыть.

Прошло время. Но каждый год в этот день я всегда с благодарностью поднимаю стопку за своего командира. За то, что он разобрался в сложной ситуации, принял справедливое решение и никому не позволил расправиться со мной «по всей строгости советского закона», хотя предполагаю, что далось ему это непросто! За то, что остался жив на той войне. Поминаю убитого мною прапорщика. Знаю, что в этот же день где-то в далекой деревушке бывшей союзной республики нашего когда-то единого и общего государства вспоминают о нем его родственники, друзья, невеста, которая так и не стала ему женой.

Я не хочу войны! Не хочу, чтобы рожденных на белый свет детей называли именами погибших родственников, близких и друзей. Не могу и не хочу видеть, как мечутся и не могут найти себя в этой жизни те, кто пережил ту войну, кто пополняет могильные ряды на кладбищах нашей большой страны. Не хочу, чтобы какой-нибудь бывший интернационалист или миротворец, доведенный до отчаяния, от безысходности или по дикой злобе вновь нажал спусковой крючок боевого ствола! Не дай-то бог!

…Ну, вот и все: конец. И как глупо!

В бессильной ярости я уткнулся лицом в землю, не смея поднять головы. Свистели пули, не давая нам подняться. Слышалась громкая чужая речь, воинственные крики. Арык, в котором мы лежали, служил нам пока некоторым укрытием, но кратковременным и ненадежным. То в одном, то в другом месте в кустах мелькали фигуры духов. Их становилось все больше и больше. И вот уже они идут на нас цепью, ведут огонь из оружия. Я отбросил в сторону трубу разведчика.

— Малик, ну-ка, отпугни их! — попросил я командира гранатометного взвода лейтенанта Шойинбаева.

Малик сделал несколько выстрелов из автоматического гранатомета, но эффективность стрельбы по кустам из АГС была невысокой: густая крона деревьев укрывала противника от нашего огня. Шойинбаев находился недалеко от меня, тоже в арыке, и стрелял навесной траекторией, стараясь не обнаруживать свою огневую точку перед противником.

— Пока бесполезно! Сэкономим лучше выстрелы, а когда духи выйдут из кустов на поляну, тогда мы их и обстреляем. А сейчас — пустой номер, — сказал он мне.

Да я и сам это видел. Стрельба стихла так же неожиданно, как и началась. Было даже слышно, как на деревьях пели птицы. Ярко светило солнце, пахло свежескошенной травой, дымом. Эта тишина была непривычной и даже пугающей. Раздался характерный треск мегафона, и к нам обратился кто-то невидимый, говорящий на своём родном языке. Наш переводчик напряженно вслушивался в речь, потом перевел.

— Они говорят, что мы окружены. Обращаются к афганцам, которые вместе с нами. Предлагают им расстрелять нас и уйти с оружием к ним. Дали им время на размышление. После этого они обещали открыть огонь и всех уничтожить. Если афганцы не выполнят их требование, то они убьют их вместе с нами.

Находящиеся невдалеке от группы управления батальона афганские офицеры и солдаты зашевелились. Опережая возможные события, командир роты дал длинную очередь над их головами и прокричал.

— Я вам, сволочи, пошевелюсь! Лежите и не дергайтесь. Иначе мы вас всех здесь перестреляем! — И обратился к переводчику: — Переведи им.

И снова дал длинную очередь. Афганцы испуганно уткнулись лицами в сырую землю.