Читать книгу "Любимая муза Карла Брюллова - Елена Арсеньева"

Однако, к изумлению графа Николая, в самом ближайшем его окружении сыскалась-таки особа женского пола, которая то и дело Юлию нахваливала, приписывая ей достоинства и вовсе не существующие. Самое удивительное, что особой сей была матушка Николая, графиня Екатерина Сергеевна Самойлова.

Похвалы ее, впрочем, объяснялись легко и просто: Николай не переставал играть, причем исключительно проигрывать, и выплачивать его проигрыши матушке изрядно надоело. Состояние Самойловых со временем поистощилось, а состояние бывшей невестки, которая недавно вот только что получила наследство после бабушки, чудилось воистину неисчерпаемым. Теперь Графская Славянка, которая некогда была приданым Юлии, потом на время перешла к Николаю, потом, после развода Самойловых, снова принадлежала Юлии Павловне.

Ходили слухи, что перестройку имения она поручила брату одного из самых знаменитых своих любовников – архитектору Александру Брюллову – и деньжищ туда вбухивается несчитано. Никакого воображения не хватает, чтобы представить, что из всех этих деньжищ может получиться!

Матушка Екатерина Сергеевна знай заводила беседы о том, какой это райский уголок и как было бы чудесно там вновь очутиться. Однако Николай слишком хорошо помнил яростную дуэль, случившуюся неподалеку от Славянки. Он был не из тех, кто с охотой воскрешает унизительные или печальные воспоминания.

Хотя было одно воспоминание, которое воскресало в его душе само собой и никак не давало ему покоя. Однако связано оно было отнюдь не с бывшей женой!

…Слух распустил первейший петербургский сплетник и здешний почт-директор Константин Яковлевич Булгаков, который везде, где ни бывал, цитировал письмо своего брата, первейшего московского сплетника и тамошнего почт-директора Александра Яковлевича, Булгакова тож:

«Слышал ли ты, что горцы сделали набег на всех ехавших от теплых вод на кислые? Тут попалась и М.И. Корсакова, которая была ограблена до рубашки, а какого-то полковника убили. У Корсаковой ни минуты без авантюров!»

Затем Константин Яковлевич, пользуясь своими полномочиями совать нос во всякую корреспонденцию, узнал: Корсакову не только ограбили, но похитили у нее дочь и всех слуг! Людей на Кавказе похищали часто, этому никто не удивился, только пожалели бедную Алину, ибо на Кавказ Марья Ивановна Римская-Корсакова отправилась именно с ней: по слухам, Алина все страдала множеством хворей с той поры, как граф Самойлов предпочел ей Юлию Пален.

Легко вообразить, что после сего известия сделалось с Николаем Александровичем! Он уже начал было проситься в отставку, чтобы ехать выручать свою непозабытую любовь, как из Москвы вернулся Сашка Пушкин и привез следующие новости: Алина хоть и уверяла всех направо и налево, будто с ума сходит по Самойлову, однако очень даже поощряла всякого, кто за ней непрочь приволокнуться, и позволяла им всевозможные вольности. В числе «приволокнувшихся» был и сам Александр Сергеевич, по такому случаю разразившийся следующей льстивой поэзою:

У ночи много звезд прелестных,

Красавиц много на Москве.

Но ярче всех подруг небесных

Луна в воздушной синеве.

Но та, которую не смею

Тревожить лирою моею,

Как величавая луна

Средь жен и дев блестит одна.

С какою гордостью небесной

Земли касается она!

Как негой грудь ее полна!

Как томен взор ее чудесной!..

Но полно, полно; перестань:

Ты заплатил безумству дань.

– И какому же безумству ты заплатил дань? – взревел было Николай Самойлов, в чьем сердце вдруг ожили все демоны ревности, но Пушкин только плечами пожал:

– Безумству за всякой прозрачной юбкой бегать и под всякий подол, с намерением поднятый, заглядывать. Остынь! Алинушка твоя о тебе и думать давно позабыла и ко всякому добра. А на Кавказ они с матерю поехали вовсе не сердечные горести лечить, а брюхо врачевать, в коем сделалось несварение от непомерности скушанного. Алинушка зело раздобрела, сердечные горести аппетита у ней не отняли! Так что угомонись и судьбу свою не ломай, что было, то прошло, а что прошло, то миновало и быльем поросло.

Беспутный и шалый Пушкин порой казался таким благоразумным, что просто оторопь брала. Николай удивился – но приятеля послушался, тем паче что от московского Булгакова вскоре явилось опровержение пугающих слухов:

«Рассказывали, как магометанский какой-то князек с Каспийского моря покупал Корсакову дочь, а потом хотел увезти, потом сватался, с тем, что она может сохранить свою веру, но с турками негоциации редко удаются! Марья Ивановна мало переменилась, а дочь, нахожу, подурнела».

Спустя еще малое время Александр Яковлевич уточнил, что в Алину страстно влюбился некий мусульманский князь с каспийских берегов, который сначала пожелал купить ее, предлагая сразу же 300 тысяч рублей задатка, затем, не получив согласия, пожелал ее просто увезти, то есть похитить, и в конце концов с явным опозданием посватался. Все это приключение, к счастью, завершилось без последствий, а чрезмерно пылким поклонником красавицы Алины оказался Шахмал Тарковский Мехти, дагестанский князь и генерал русской службы.

– Ну и глупа же Алина! – был вынесен единогласный вердикт света. – Уж настолько в девках засиделась, что вполне могла бы за этого Мехтиева пойти! А то ведь начнет сейчас чудесить, как все старые девки!

Впрочем, на судьбе Алины рано ставили крест. Видимо, несостоявшееся романтическое похищение вновь сделало ее интересной для женихов, ибо вскоре она вышла замуж за одного из князей Вяземских – правда, не московского, а псковского помещика. Николай его знал, ибо сей Вяземский был некогда кавалергардом и, как и сам Самойлов, увлекался конституционными дурачествами и похаживал на собрания Северного общества. После 14 декабря был он из кавалергардов переведен в драгунский полк, а там и в отставку вышел, поехал в свое имение, но долго высидеть там не смог: то и знай наведывался к московским карточным столам, выигрывая-проигрывая по десятки тысяч. Алина тоже, как могла, проматывала мужнино богатство, жизнь вела совершенно пустую и бездеятельную. После балов спать ложилась в три ночи, едва продирала глаза во втором часу пополудни, утренний чай был для нее в четыре, обед – в семь… Почувствовав себя барыней (в материнском доме барышням Корсаковым чуть ли не все приходилось делать самим, на прислугу денег не было!), бивала многочисленную теперь дворню, изводила всех домашних привередливостью и брезгливостью своей и с мужем жила не гладко.

Графиня Екатерина Сергеевна Самойлова чуть ли не ежедневно благодарила Господа Бога и императора Александра Павловича, что не дали Николеньке попасть под Алинину власть. Сам же Николенька был по-прежнему убежден, что жизнь его обманула, что ему не везет ни в карты, ни в любви, что он несчастнейший из людей… Однако, когда прошел слух, что имение Графская Славянка вскоре будет устроено и готово к приему хозяйки, любопытство начало его потихоньку подгрызать, и он почти с нетерпением ожидал приезда бывшей супруги.