Читать книгу "Досье Уильяма Берроуза - Уильям Сьюард Берроуз"

Вскоре, когда Берроуз возобновил работу, я попросил разрешения взглянуть на его хроники сновидений в красной записной книжке. За несколько дней удалось переписать их начисто, и я представил Берроузу рукопись, послужившую отправной точкой для эссе о затворничестве и ассоциативным каркасом сновиденческой прозы. Когда эссе было закончено, и мы начали составлять этот сборник, Берроуз попросил меня включить в его состав мой собственный сон, откуда Берроуз «позаимствовал» одного персонажа. Здесь также представлен сон Аллена Гинзберга – о том, как Гинзберг приезжает на Тибет, и там узнает, будто Берроуз работает тайным агентом ламаистов.

Данное эссе – это ответ на дилемму, с которой сталкивается любой писатель, едва решив всерьез увлечься буддизмом. В случае Берроуза дилемма выражена наиболее ярко, потому как его гуру, пригласив к затворничеству, попросили оставить за пределами хижины пишущую машинку. Берроуз поначалу воспротивился. Спросил хозяина меблированной комнаты в городе Боулдер: что делать, если во время затворничества в голову придет ценная идея? В ответ Чогьям Трунгпа Ринпоче* сравнил пишущую машинку с плотницкой пилой и кухонными принадлежностями повара. Берроуз в конце концов согласился. Идея затворничества, само собой, заключалась в возвышении спокойного самоанализа и медитации над средствами принудительного самовыражения; предполагалось, что они для Берроуза намного важней любого литературного произведения, которое он когда-либо напишет.

По-моему, Берроуз на этот вызов ответил достойно.

Джеймс Грауэрхольц

* Ринпоче, Чогьям Трунгпа (1940-1987 гг.) буддистский мастер медитации, основатель школы буддизма Шамбалы. – Примеч. пер.

Дневник затворника

Прошлым летом в Боулдере я беседовал с Чогьямом Трунгпа Ринпоче о возможности отшельничества в его Вермонтском центре. Спросил: можно ли прихватить с собой пишущую машинку. Гуру возразил, дескать, это равноценно тому, как если бы плотник взял с собой в затворничество инструменты. Тогда я и понял: мы на вещи смотрим по-разному. И сравнение с плотником показывает, в чем именно разница: при всем уважении к ремеслу Иисуса Христа, плотник может плотничать в любой момент времени. Писатель же творит, когда приходит вдохновение. Упустишь музу – и момент не вернется, вот как у Кольриджа не сложилось с поэмой «Кубла Хан». Писатели не пишут, они читают и записывают. Доступ к книгам открывается случайным образом, поэтому творец эти редкие мгновения должен использовать с максимальной выгодой. Тем паче что я гораздо более заинтересован в писательстве, чем в каком-то там просветлении – оно лишь постоянно ускользающий мираж, вроде полного и завершенного психоанализа или абсолютной свободы. Медитация для меня – источник материала. Мне не нужна абстрактная нирвана, мне важны те самые видения и вспышки цветов, на которые мастера призывают обращать как можно меньше внимания. Телепатия, астральные проекции – все это, если верить, Трунгпа, лишь помехи. Вот именно, помехи, отвлекающие забавы вроде дельтапланеризма, серфинга или ныряния с маской. Но что в них дурного? Мне навязывают догму, но подчиняться ей я не собираюсь.

У бодхисатвы и писателя цели разные, несравнимые и непримиримые. Покажите мне хорошего писателя-буддиста! Когда Хаксли увлекся буддизмом, то перестал писать романы, зато принялся за буддистские трактаты. Медитация, астральные путешествия, телепатия – все это средства достижения целей для любого автора. Это только вопрос выразительности. Литератору, который не считает писательство важнейшим делом своей жизни, своим единственным спасением, я… «мало доверяю в деле продажи души». Как говорят французы: pas serieux*.

* это серьезный шаг (фр.)

Я согласен был отказаться от машинки, но не от пера и бумаги. Большая часть моих персонажей приходит во снах, и если не записать сон сразу по пробуждению, то все забудется. Механизм запоминания сна капитально отличается от механизма памяти бодрствующего мозга. Мне случалось проснуться ото сна, прогнать его в памяти несколько раз, а потом забыть напрочь. Во время затворничества я засыпал, оставляя зажженной свечу и кладя у кровати перо и бумагу; просыпаясь, записывал сны. И так получилось, что именно во сне я увидел целый эпизод для книги, над которой сейчас работаю. Во сне, изложенном здесь, я даже решил проблему композиции.

Также я предпринял ряд астральных путешествий, отправляясь к определенным людям, и если выходы из тела не принесли кардинальных решений в плане творчества (что случается редко), то хотя бы оказались занимательны и продуктивны. Если коротко, то при помощи писательства я проникаю куда дальше и глубже, нежели при помощи каких-либо медитативных практик. Лично для себя я предпочитаю неограниченный, опасный и непредсказуемый мир дона Хуана закрытому и предсказуемому кармическому миру буддистов*. Да, жизнь – источник страданий, однако страдания могут стать неплохим стимулом к жизни. Себя дон Хуан называет безгрешным воином, не хозяином; тот, кому нужен хозяин, пускай ищет в другом месте. Я хозяина не ищу! Я ищу книги. Во сне я часто нахожу книги там, где они и написаны, потом уношу с собой хотя бы несколько фраз, из которых затем подобно свитку развертывается остальная часть. Просыпаюсь и записываю сон как можно быстрее, потому как читаю книги, а не пишу.

* Жизнь «вне колеса причинно-следственного кармического существования» у буддистов равнялось бы «непредсказуемому, неограниченному». – Примеч. автора.

Попытаюсь резюмировать очень сложную и запутанную систему духовных практик, представленных доном Хуаном в «Сказках о Силе». Цель этих практик – создать безгрешного воина. То есть человека в любой момент времени полностью владеющего собой. Воин единственно желает выразить свою полноту, а не получить хвалу или поддержку от других. Он не ищет и не признает хозяев. Состояние воина достигается с помощью учителя и благодетеля. И дабы понять их роли, человеку следует учесть понятия тональ и нагуаль – основы пути воина. Тональ включает в себя мышление человека, его познания, все, о чем он может говорить, что может объяснить, включая собственное физическое состояние. Нагуаль же пребывает вне тоналя: это невыразимое, непредсказуемое, непознанное. О нагуале невозможно говорить, его нельзя объяснить, но можно видеть и переживать. Внезапный прорыв нагуаля в тональ смертельно опасен, если ученик не подготовлен должным образом. Роль учителя – очистить и укрепить тональ, чтобы ученик оказатся в состоянии работать с нагуалем к моменту, когда благодетель явит его. Учитель и благодетель могут помочь ученику достичь непознанного, однако что будет после – они предсказать не могут. Нагуаль непредсказуем, и весь процесс обучения чрезвычайно опасен. В то время как тональ (полнота сознательного бытия) формирует личность, сам он формируется нагуалем, всем, что его окружает и чем он, тональ, не является. В момент смерти нагуаль полностью подчиняет себе тональ, а тональ закрывается, отвергая нагуаль. И если нагуаль – это непознанное, непредсказуемое и необъяснимое, то роль художника – прикоснуться к нагуалю и принести частичку его в тонатьное, запечатлев в картине, скульптуре, фильме или музыке. Нагуаль также включает феномены духа, которые буддисты воспринимают как помехи на пути к просветлению. Но пути дона Хуана и буддистов просто ведут к различным целям. Дон Хуан не предлагает окончательного решения или просветления. Не предлагает их и художник.