Читать книгу "На будущий год в Москве - Вячеслав Рыбаков"

И все.

И электронной почтой отправил в редакцию – на полтора часа раньше, чем обещал господину Дарту. Дарт меня убьет, радостно думал Лёка; наверное, именно так вот отчаянно и погибельно радовались в прошлые века души кавалеристов, с шашками наголо скачущих в атаку. Верно, по приборам Акишина радость грамм на десяток потянула бы, не меньше… Но придраться не к чему. Информация в газету дана точнейшая и в срок – а имеющие уши да услышат…

И никаких «не убивай меня, Иван-царевич». Хватит.

Но тут в душе заныло. Лёка, двинувшийся было к Обиванкину, даже остановился, пришпиленный к полу нежданным сомнением.

Если посмотреть чисто по-человечески, Дарт – настоящий друг, он мне постарался помочь, а я – неблагодарная скотина, подлец, его подвел. Он нашел мне какой-никакой, да заработок, да как раз вовремя; и наверняка же мог кому-то другому, из ближайших своих, поручить, и ожидал от меня качественного материала – а я этак вот издевательски схалтурил…

Да. Если абстрагироваться от того, что именно мне надо было сделать. Что именно похвалить и превознести… Тогда – да. Ежели чисто по-человечески. Его организаторская хватка и дружеское участие, моя верность и готовность добром ответить на добро…

Самые светлые свойства людские танцуют под дудку системы.

А если не абстрагироваться?

Это как отрицательный множитель. В какую формулу с положительными величинами его ни подставь – конечный результат всегда окажется минусовым.

А вот минус на минус дает плюс.

Но до чего же, в отличие от чистой математики, неполноценен жизненный плюс, полученный посредством случки двух минусов! До чего ж мерзко от него воняет!

Лучше не думать…

Когда Лёка снова пришел на кухню, газ под чайником уже отцвел, а Обиванкин сидел, запрокинув голову, и с отсутствующим видом глядел в потолок; ладонь его лежала поверх писем.

– Прочитали? – спросил Лёка. Обиванкин медленно покивал.

– Разобрали почерк, ничего?

– Поначалу путался, потом привык… Знаете, Алексей Анатольевич… – Он наконец перекатил взгляд на Лёку. Печальный был взгляд, страдальческий. – Я бы хотел так пожить.

– Я бы тоже, – сказал Лёка. – Одно время всерьез мечтал перебраться в деревню… Хорошо. Давайте теперь… нет. Прежде чем мы начнем, я вот что хотел уточнить. Документы-то у вас все с собой?

– Нет, – ответил Обиванкин.

– Тогда завтра… то есть нынче уже, нынче… перед ОВИРом нам нужно будет заехать к вам. Паспорт, пенсионное… Видите, все же мне придется выяснить у вас, где вы живете. Багаж у вас будет какой-то? Тоже возьмете. После ОВИРа, если все получится, мы сразу поедем на вокзал.

– Багаж будет небольшой, – сказал Обиванкин, явно размышляя о чем-то другом. Что-то в нехитрой Лёкиной речи его удивило донельзя.

– Совсем без сна нынче будем, – пробормотал, покачав головою, Лёка. – Подходящий окажется вид для интервью, в самый раз, удрученный да изможденный. С первого взгляда видно: к больной родственнице едем… Ничего, в поезде отоспимся.

И тут Обиванкин наконец уразумел, что именно ему показалось странным. Он распрямил длинную сутулую спину и с недоумением проговорил:

– Не понимаю вас, Алексей Анатольевич. Какой вокзал? Какой поезд? Мы разве не на вашей машине поедем? Нам же еще по Москве колесить!

Лёка глубоко втянул воздух носом, стараясь сдержаться.

– Ну как вам сказать… Не уверен, что мой конек добежит до места назначения, но это-то ладно… Послушайте, Иван Яковлевич. Может быть, вы помните, что Клин – севернее Москвы?

– Ну… – недоуменно буркнул Обиванкин.

– Стало быть, нам, едущим с севера на машине, совсем не обязательно, чтобы попасть в Клин, заезжать в Москву? Да? Нет?

– Не обязательно…

– Так почему вы уверены, что нам дадут визу до Москвы?

У Обиванкина приоткрылся рот. Мысль явно подкупила его своей новизной.

– Я не подумал… – пробормотал он после долгой паузы.

– Если бы я просто ехал с Ленькой к тете Люсе, я бы на машине и покатил, – признался Лёка. – Все правильно. Но у нас-то с вами одна надежда: выклянчить право на билеты на экспресс. Тогда волей-неволей получится до Москвы и обратно. На вокзале мы с вами расстанемся, делайте в Москве, что хотите – но к моменту отъезда назад чтоб были у поезда, как штык. Вот такой план кампании.

Несколько мгновений Обиванкин, по-прежнему с напряженной, прямой спиной, сидел неподвижно и даже не дышал. Потом шумно выпустил воздух из легких и сгорбился. Так и казалось, что его накачали было, будто надувного жирафа, а потом выдернули пробку.

– Я совсем все это упустил… – горестно пробормотал он. – Ох, жизнь…

– Да, – проговорил Лёка. – Жизнь. Давайте жить. Пьем чай – и начинаем…

Беда пришла, как всегда, откуда не ждали.

Процедура и взаправду оказалась облегченной донельзя – что и обещали клятвенно при введении визовой системы чиновники из ОБСЕ. Не соврали. Заняв очередь в половине седьмого утра, за два с половиною часа до открытия ОВИРа, Лёка и Обиванкин уже к одиннадцати прошли в комнатенку, которая носила название приемной – по идее, именно и только здесь и должны были концентрироваться господа петербуржцы, возымевшие блажь покататься по построссийскому пространству; в приемной стояло пять стульчиков да диванчик от силы на три задницы – кто в свое время просчитывал, что господ желающих будет оказываться в каждый данный момент времени не более восьми единиц, оставалось лишь гадать. Господа теснились в жидкой от потных испарений духоте приемной, точно кильки в томате; стояли и на лестнице, от третьего этажа до низу, и еще на улице – будто тесто из квашни у нерадивой хозяйки густо вытекало сперва на стол, а потом и на пол. Все это страшно напоминало Совдеп. И, честно сказать, никакой ностальгической грусти не пробуждало.

Без четверти двенадцать подошла очередь Лёки заходить в опросную кабинку к интервьюеру, сидевшему за перегородкой из толстого, верно, пуленепробиваемого стекла. Всего их было пятеро, каждый в отдельной клетке за отдельной дверью; поближе к этим дверям очередь, превшая единым крутым замесом, распадалась на пять щупалец. Молодой, ухоженный и прекрасно одетый парень был приветлив, вежлив и предупредителен – у него там наверняка работал кондишн; разговор в целях вящей безопасности чиновника шел через микрофоны, а для передачи тех или иных документов под прозрачной частью перегородки предусмотрен был специальный ящичек, который можно было двигать то на ту сторону, то на эту, в него надлежало по мановению начальственной руки вкладывать те или иные бумаги: паспорт, свидетельство о рождении Леньки, телеграмму Фомичева… Хорошо, что при столь экстренных ситуациях не требовались другие бумажки, например, справка о доходах – с нею бы Лёка наплакался. Ходили слухи, что, ежели доход казался интервьюеру не шибким, он с легкой душой отказывал в визе – с какой, мол, радости при этаких-то деньгах путешествовать? сиди и не рыпайся! Не может, дескать, человек со столь мизерным заработком тратиться на поездки, неспроста он едет, не к добру, скрывает свои истинные прибыли, преступник, наверное…