Читать книгу "Потерпевшие претензий не имеют - Георгий Вайнер"

– Что значит «удержите»? Украсть, что ли?

– Не совсем так… Разные есть способы. Кой у кого – в домах отдыха, пансионатах… Можно отнять…

– Не понял…

– Ну, полагается дому отдыха по фонду, допустим, тонна… Им на базе говорят: доставим девятьсот, и не рыпайтесь. Те знают: с базой ругаться – себе дороже, на одной рванине насидишься, да и ту получишь в последнюю очередь. А им самим навар нужен… Вот кто посмирнее и берет мясо – поменьше, зато вовремя и хорошее…

– С этим ясно. А какие, говоришь, есть еще способы?

– Да с магазинами. Там проще: недогрузил десяток туш и рассчитался за них наличными… по два рэ за кэгэ. Конечно, магазинщики тоже этому не радуются, да что делать – с базой не поспоришь…

– Это и значит «удержать»? – задумчиво пробормотал я. – Ясно, ясно… Выходит, если я правильно тебя понял, ты отказался из их корыта со слоном вместе жрать? Так я понимаю?

– Да никто меня не спрашивал! – махнул рукой Степанов. – В березовую кашу бросили кукиш с маслом и накормили до отвала. Они ребята бесстрашные, от безнаказанности совсем тормозные колодки стерлись, по людям едут, как по булыжному проселку… Угораздил меня черт!..

И замолчал. Я походил по кабинету, потом спросил:

– Кто на тебя с ножом нападал? Ахмет? Егиазаров? Дрозденко?

– Ничего больше не скажу, никто на меня не нападал, – замотал головой Степанов.

– Почему? Ты ведь и так сказал мне много важного…

Он резко перебил:

– Вот и хватит… А больше ничего не скажу… Разговорился, потому что на душе накипело, сердце от злости прогоркло… Все, не буду больше ничего говорить…

– Смотри, тебе жить, – устало сказал я. – Между прочим, как ты думаешь: из-за чего я так с тобой ломаюсь? Посадить тебя крепче мечтаю? Может, полагаешь, мне за тебя медаль дадут?

– Не знаю! – сердито выкрикнул он. – И думать об этом не хочу! Может быть, вас повысят за это дело… или план квартальный у вас недовыполнен…

Я видел, как он напрягается: видно, хотелось нагрубить мне покруче, позлее.

– Зря ты так, – сказал я спокойно. – Я ведь помочь тебе хочу…

– Ага! Знаю! – сердито помотал Степанов головой. – Все вы мне помочь хотите! Нарасхват я стал по части помощи… Не залечите любовью своей до смерти!

– Да я тебя не лечу. Доктор не может лечить больного, который скрывает от него симптомы болезни…

– А я не больной, я здоровый, и нечего меня уговаривать…

– Я тебя не уговариваю и не сулю поблажек, просто объяснить хочу: если будет доказано, что они на тебя напали сами, реально угрожая огромным ножом, суд может усмотреть в твоих действиях необходимую самооборону… Попытка вырваться от них на машине не может рассматриваться в этом случае как умышленное убийство…

– Не ищу я себе снисхождений, – недоверчиво глядя на меня, упрямо сказал Степанов. – Сам виноват, сам теперь и отвечать буду…

– Так в чем же ты виноват? Мне интересно, в чем ты усматриваешь свою вину?

– В глупости собственной. – Он достал из пачки сигарету, постукал фильтром по столешнице. – В армии еще, в шоферском классе, инструктор-сержант предупреждал: следите за полотном шоссе, объезжайте на дорогах сбитых кошек и собак…

Мы долго молчали, пока я не спросил его:

– Сбитая собака – это Плахотин?

– Не важно, – махнул он рукой, и мне показалось, что этот сильный парень готов заплакать. Он посидел, отвернувшись от меня к стене, потом глухо попросил: – Отправьте меня, пожалуйста, в камеру…

– Хорошо, – сказал я. – Завтра я разрешаю вам, Степанов, свидание с семьей. Поговорите с родителями, с братом посоветуйтесь, он у вас парень неглупый. Подумайте…

Глава 23

Я приехал в ресторан «Центральный» около семи часов. Народу еще было не много. Оркестранты рассаживались на своем музыкальном подиуме, брали аккорды на ревучих электроинструментах, и эти дребезжащие долгие звуки медленно, протяжно замирали в полупустом зале. Было бы совсем тихо, если бы не взрывы веселого разгула сильно подвыпившей компании в дальнем углу. Оттуда раздавались всплески хмельного хохота и дурашливо-радостные вскрики.

Я постоял минуту в дверях и увидел несущуюся с подносом официантку Марину. Она направлялась к компании в углу, и застолье встретило новую порцию бутылок на подносе счастливым ревом. Я дождался, пока она разгрузилась, и перехватил ее на обратном пути к буфету:

– Здравствуйте, Марина! Я к вам в гости…

Она мгновение присматривалась ко мне, потом, видимо, вспомнила нелепого страхового агента в палате у своего прекрасного Сурика Егиазарова и засмеялась:

– Добро пожаловать! Вон мой стол, садитесь. Что будете пить, кушать?

– Чашку кофе.

– Одну чашку кофе?

– Можно две. Если так полагается…

– Да как хотите. Просто я удивилась – из-за чашки кофе идти в ресторан?

– А я не из-за кофе. Я из-за вас. Вы мне понравились… – сказал я совершенно серьезно и удобно уселся в кресле.

Она кокетливо погрозила мне пальцем:

– А что скажет ваша жена?

– Ничего она не скажет, она не узнает. Она в командировке…

– Ох уж эти мужчины! – покачала головой Марина и отправилась за кофе.

Один из гуляющих в углу, раскрасневшийся пухломордый хомяк, вскочил из-за стола и пронзительным козлетоном запел лирический романс:

– «Денежки! Как я люблю вас, мои денежки…»

И сразу же, похоронив под звуковым обвалом его искренне взволнованный гимн, грянул оркестр. Джаз. Инструментальный ансамбль или как там они сейчас называются. Пришла Марина с моим сиротским кофе и спросила любезно:

– Больше ничего заказывать не будете?

– Нет, заказывать я не буду. Я буду говорить о своих чувствах к вам…

– Тогда нам надо подыскать другое время и другое место для этого. Завтра я не работаю… – усмехнулась Марина.

– Видите ли, Марина, у нас ограниченный выбор, – перебил я ее. – Мы можем говорить только в двух местах: у вас на работе или у меня на работе. Я решил, что вам будет приятней и спокойней на вашей площадке. Вряд ли разговор в прокуратуре больше способствует искренности…

– А что такое? – испугалась она.

– Вы присядьте, а то мне неудобно говорить, вы же дама…

– Нам не полагается садиться за столики, – подтянула, усушила она губы.

– Вы напрасно беспокоитесь: ваше начальство, увидев вас за моим столиком, будет очень довольно. Садитесь, садитесь…

Она неловко села, в движениях ее не было той грациозной гибкости молодого животного, с которым она две минуты назад бежала через зал.