Читать книгу "Икарова железа - Анна Старобинец"

– Я наполню речку и построю мост, – загудела Женя, чтобы веселее работалось.

…Верхнее веко слегка прикрывает радужку, вот так… Под ним мягкая тень… Оживлю овечку, нарисую хвост, а ну-ка… Между нижним веком и радужкой как раз расстояние… Раз-два-три-четыре… Теперь наметим две светлые линии, от уголочков к зрачку, эффект «влажного глаза»… пять-шесть-семь… Немного детская техника, но редакторше нравится… Семь-шесть-пять-четыре… Приклеим блик к зрачку, слева, в нем отражается – что в нем должно отражаться? – окно кабинета. Или нет, лучше эта дура, Марьяна. Которая «отрывает от лица руки». Женя хихикнула. Представила руки, выдранные с мясом из щек.

«…– Это гнев говорит в тебе, – Надежда незаметно перешла с пациенткой на «ты», чтобы создать атмосферу доверия. – Убей в себе гнев, смири свою гордость, прости своего мужчину.

– Простить его? Этого подлеца?!

– Простить, простить, – с доброй улыбкой кивнула Надежда, и крылья ее под блузкой затрепетали. – Прими его таким, как он есть. Не задавай ему лишних вопросов, мужчину они отпугнут.

– Но ведь тогда я так и не выясню, с кем он спал!

– Оно и к лучшему, – Надежда прикоснулась к руке Марьяны. – Оно и к лучшему, дорогая…»

Она сохранила изменения и хотела уже закрыть файл, но что-то удержало, какая-то невидимая заноза. Как будто что-то забыла. Что-то важное, очевидное. Невроз, – сказала себе Женя, продолжая ощупывать мысли и память на предмет непонятной занозы. – Обыкновенный невроз. Психолог Надежда объяснила бы его недоебом. Ну то есть, конечно, другими словами: «Вам не хватает любви и тепла».

– Да, не хватает, – она взглянула в бутылочные глаза Надежды на мониторе – и вдруг поняла. Нащупала застрявшую в сознании занозу и пошевелила за кончик.

Эту Надежду, эту психологиню-эльфийку, – она же ее своровала. Не сейчас, а тогда еще, две недели назад, когда иллюстрировала первый рассказ, – украла лицо, весь образ. Украла у Таси. С того самого рисунка, нарисованного на викторине, висящего сейчас в детской. На всякий случай она залезла в «отправленные» и сверила даты – да, так и есть. Рисунок она отправила редакторше утром двадцать второго. А в «Нянюшке» они с Тасей были вечером двадцать первого. Потом пришли, у Таси температура была под сорок, она лопотала что-то бессвязное, плакала, в рисунок этот тыкала пальчиком, и Женя влила в нее жаропонижающего сиропа, кое-как уложила, через каждые пять минут бегала проверять лоб, а редакторша заваливала письмами и эсэмэсками: «ну где?», «когда?!», «срываем дедлайны», «ужас!», и она нарисовала – урывками, по наитию, наскоро, – и в полшестого утра отправила… «Спасибо, душевно!».

Она приаттачила картинку к письму и ткнула в «отправить». Похоже – и ладно. Когда-нибудь они вместе с Тасей посмеются над этим. А сейчас в душ. Она любила принимать душ, когда заканчивала рисунок. Как будто смывала с себя, как когда-то, маслянистые пятна краски и запах – хотя от нынешней ее высокотехнологичной работы не оставалось ни пятен, ни запаха, одна только усталость, ощущение сухой стеклянной пыли в глазах.

– Протекала речка, а над речкой мост…

Вот привязалось… Струйки воды щекотали грудь и живот, она сделала потеплее. Еще красивая грудь. Еще торчит, не обвисла, а никому не нужна… Потеребила соски, они послушно и доверчиво сжались, принимая это за ласку, вспоминая прикосновение мужских пальцев, путая собственное тело с чужим. Удивительно, до чего легко обмануть свою грудь и свой клитор. Женя выдавила на себя из тюбика лужицу молочно-медовой слизи, размазала по животу и груди, обмакнула средний палец правой руки, привычно раздвинула в густых проволочных зарослях гладкие створки, нащупала теплую скользкую жемчужину в устричной мякоти… А ну-ка раз, два, три, четыре… Это Даня придумал сравнение с устрицей и с жемчужиной… Он говорил, что там у нее пахнет морем и солеными водорослями… Семь-шесть-пять-четыре-три… Но нет, не жемчужина, жемчужина неживая, песчинка, замотанная в карбонат кальция, нет, в ней – другое, в ней маленький, но живой, пульсирующий замыкательный мускул, он управляет ее движениями, ее пульсом, он закрывает и раскрывает ее мягкие створки, распахивает ее, разламывает, как перезрелую раковину…

Какой-то звук. Неправильный, неуместный, тревожный. Она выключила воду и замерла, в колючей измороси мгновенно остывших капель. Звук металлической палочки, аккуратно ковыряющейся в замке. В ее замке. Ни у кого нет ключа от их дома. Никто не может сейчас прийти… Удары сердца, все тяжелее и чаще, как будто маятник раскачивается по ту сторону ребер на тонкой холодной цепочке… Хрясть-хрясть. В дверном замке выламывают суставы… Цепочка рвется и падает вниз, а сердце прыгает в горло, подкатывается к самому подбородку и там застревает, конвульсивно подергиваясь. Секунду – тихо. Дальше – звук открывающейся входной двери. Хлопок – закрылась. Снова тихо. Шаги. Шуршание. О господи, там же Тася.

Она отдернула занавеску и вылезла, мокрая, голая, на ледяной кафель. Давилась этим застрявшим в горле живым комком, дрожащими пальцами схватила маникюрные ножницы, единственное в ванной «оружие», уронила их в раковину, снова схватила, но в то же время спокойно и отстраненно, как незаинтересованный наблюдатель, отметила, что замоталась в махровое полотенце и поправила волосы перед зеркалом, прежде чем выйти к тем, кто к ней вторгся, как будто желала соблюсти все приличия…

– Привет, – сказал Даня. – Я подумал, ты уже спишь, не стал звонить в дверь. У меня ведь ключ.

Он зачем-то предъявил ключ, протянул его ей на вытянутой ладони, как драгоценность. Как будто он был Буратино, а она его подружка Мальвина. Как будто ключ был не к двери, а ко всей их жизни вообще. Как будто ключ объяснял четыре года недоумения, тоски и усталости.

С нее свалилось махровое полотенце. Он улыбнулся, виновато и одновременно нахально, глаз не отвел. Она стояла, немая, вся онемевшая, голая, влажная, сжимая побелевшими пальцами маникюрные ножницы, а он разглядывал ее, как выковыренного из ракушки моллюска.

– Какая же ты красивая.

Она подняла полотенце, прикрылась, продолжая наставлять на него эти дурацкие ножницы.

– Я тут вина купил, – он указал на пакет на полу. – И помидоров. И Тасе киндер-сюрприз. – Наморщил лоб озабоченно. – Она ведь все еще любит киндер-сюрпризы?

– Киндер-сюрпризы, – повторила Женя и почему-то вдруг захихикала. – Киндер. Сюрпризы.

Она смеялась, буквально тряслась от смеха, а бесчувственный и внимательный наблюдатель в ней отмечал, что сквозь смех прорываются икота и всхлипы, что из глаз текут слезы и щекотно повисают на подбородке, и что ножницы он у нее осторожно забрал, и что он ее обнял.

– Ты прости меня, – прошептал, касаясь губами уха.

прости своего мужчину

– …Не прогоняй меня, умоляю. Я без тебя не могу. Без вас не могу. Позволь мне остаться.

Она хотела сказать, катись, ты столько лет без нас «смог». Она хотела сказать: ненавижу. Сказать: подонок. Но

это гнев говорит в тебе