Читать книгу "Удар молнии - Виктор Кнут"

— Надолго ли?

— Этого я не знаю. Но вчера вечером, когда собиралась сюда, все было нормально. Салман демонстративно не замечает Ларису. Встретил ее накануне на улице, отвернулся, даже не поздоровался. Эх, Слава, гложет меня предчувствие, что это затишье перед бурей. Нам еще предстоит воевать. — Алина помолчала и, как бы между прочим, пожаловалась: — А тут еще у меня проблемы.

Я насторожился:

— Рассказывай.

— Да ладно, не принимай всерьез. Возможно, я все это придумала… Короче, я чувствую за собой наружку. Не уверена, просто чувствую. Как бы тебе объяснить?… Спиной…

— Я понимаю.

— Спиной… Попыталась засечь их, но… Меня ведет кто-то очень серьезный. Тот, кто знает в этом толк. Пытаться обнаружить их глупо. Моих возможностей хватило только на то, чтобы детектором проверить телефон. Вроде бы все нормально. Во всяком случае, до АТС. Если меня и прослушивают, то только там. А значит, Комитет. Или гэрэушники. Или черт знает кто! — Алина налила в пластиковый стаканчик вина и выпила залпом. — Баксик, лапочка, иди ко мне. — Она пошлепала ладошкой себя по бедру. — Или я все это придумала? Слава, как ты считаешь?

Я молчал, уставившись на одинокое облачко в форме свиньи. Или собаки. И размышлял о том, что, скорее всего, Алинина интуиция ее не обманывает. Существует какое-то таинственное седьмое чувство — способность ощущать на себе чужой взгляд. Это не фантазии. Это не сказки. Это на самом деле так, и над этой загадкой бьются серьезные люди. В самых серьезных лабораториях. Пытаясь подвести под это явление массивный научный фундамент.

А то, что за Алиной следят, для меня не новость. В МИ-6 запутавшиеся чиновники сейчас безуспешно пытаются свести концы с концами. Персиваль Голоблад погиб, — там, конечно, уже знают об этом, — но вдруг кто-то, воспользовавшись его каналом, выходит на связь, получает деньги, оружие, документы. И придерживает пока что свою связную, не списывает ее ликвидатору. Ничего не понятно. И кое-кто сейчас ломает голову, стараясь хоть что-то понять. А для начала, естественно, отдает распоряжение следить за связной.

— Я думаю, это действительно так, — сказал я. — За тобой наблюдают. Свои. Англичане. Так надо, милая девочка. Не бери в голову. Все будет отлично.

Будет ли? Сомневаюсь. Скорее всего, меня в ближайшее время вычислят и захотят побеседовать. А потом сожгут мой труп на Южной свалке… Наши трупы. Наши с Алиной трупы… Правда, во всем этом есть одно «но». НО если я уберу Кезамаа, то меня до поры до времени должны оставить в покое. И наблюдать за мной. И наводить обо мне всевозможные справки. И мучаться: кто же я такой, черт побери, и откуда взялся? У меня появится время. И я его сумею использовать. А пока первоочередная задача — безногий академик с безымянного острова. Йозеп Кезамаа, который мною уже обмыт и обряжен. Остается уложить его в гроб — всего лишь нажать завтра на кнопочку.

— Так что же мне делать? А, Слава? — отвлекла меня от размышлений Алина.

— А ничего, — ответил я как можно беспечнее. — Вернее, еще раз повторяю, не брать все это в голову. В Петербург мы вернемся вместе. Завтра, если мне удастся покончить здесь со своими делами.

— А не удастся?

— Не каркай. Разве такое когда бывало со мной? Не бы-ва-ло! — Я обнял Алину и опрокинул ее на траву. — Ни-ко-гда, милая девочка.

Не называй меня милой девочкой, — прошептала Алина и жарко задышала мне в ухо. Ее руки крепко обвили мою шею.

* * *

Самым ядреным, семидесятиградусным самогоном двойной перегонки в Пяльме торговал бывший участковый, а сейчас пенсионер Александр Степанович Свищ. Удобная фамилия, — участковому даже не надо было придумывать погоняло. Свищ он свищ и есть. Особенно, если мусор. Ссучившийся мусор, который направо-налево брал с односельчан мзду и был совершенно нещепетилен в методах выбивания из них денег, пока наконец и на него не нашлось управы. Два года назад на Свища возбудили уголовное дело, но он отделался лишь легким испугом и уходом на пенсию. И занялся самогоном, благо, новый участковый — совсем мальчишка — был его внучатым племянником. И откормом свиней, — жена работала директором местной школы, и три раза в неделю из школьной столовой приезжала подвода с несколькими ведрами свежих объедков. Правда, во время каникул наступали голодные времена, но тогда в ход шла проросшая прошлогодняя картошка и комбикорм, обменянный у рабочих с фермы на самогон…

Свищ высыпал в бак ведро отрубей, залил их кипятком и, накрыв крышкой, оставил запариваться кисло пахнущую поросячью похлебку. Предстояло еще спуститься в подпол и поднять оттуда мешок картошки. И набрать из кадки соленых груздей — это уже для себя.

Неделю назад жена уехала в Новороссийск, где сейчас жила их замужняя дочь, и Свищ остался один на один со всем домашним хозяйством. И один на один с собой. Близких друзей у него не было, от многочисленных родственников он старался держаться подальше. Его устраивало одиночество. Он жаждал тишины. Даже дом Пяльмский участковый поставил четверть века назад на отшибе. От поселка его отделяла двухсотметровая полоса соснового бора. А рядом с домом находился заброшенный песчаный каръерчик, посередине которого образовался заросший камышами пруд. В пруду водились жирные золотистые караси, и Свищ ловил их по осени бреднем и коптил на зиму на можжевеловом дыму. И очень боялся, что когда-нибудь о богатстве карьера разнюхают местные мужики и мальчишки и сюда начнется паломничество рыбаков.

Держа в руках большое алюминиевое блюдо, на котором были навалены грузди и полвилка соленой капусты, Свищ поднялся из подпола, аккуратно прикрыл массивную крышку и вернул на место отогнутый половик. Шлепая босыми ступнями по крашеному дощатому полу, он направился на кухню, но в этот момент в дверь позвонили, и от неожиданности Свищ чуть не выронил блюдо.

— А-а-а, твою мать, — проскрипел он, на секунду замер, а потом все же добрался до кухни, поставил блюдо на стол и лишь тогда пошел открывать. В этот момент раздайся еще один длинный звонок. — Иду, иду, твою мать! Кто там такой? Иду, открываю!

На крыльце топтались два его старых знакомца, которым Свищу еще в бытность работы в милиции не раз приходилось накручивать хвосты. Одного он в свое время даже упек на два года на «химию». Но что было, то быльем поросло…

— Здоров, дядь Саш. — Андрей пожевал потухшую беломорину и протянул новенькую сто рублевку. — Мы до тебя, значит. За этим. — Он хихикнул и щелкнул себя по горлу.

— А зачем же вы еще можете? — заметил Свищ и, отодвинув мужиков в сторону, спустился с крыльца и заглянул за угол веранды. Смущенной улыбкой его встретила затаившаяся там симпатичная девочка лет пятнадцати в красных резиновых сапожках и коротенькой юбочке. Обе коленки у нее были ободраны и кое-как заклеены пластырем, на щеке желтел старый, уже почти сошедший синяк. «Лена или Таня… — попытался припомнить Свищ. — Или Марина…» Эту девицу все в Пяльме называли Морковка. Ее зимой подобрал на дороге водитель автобуса. Привез к себе, отмыл, отогрел, познакомил с мамашей. А спустя несколько дней его зарезали в пьяной драке. Морковка же осталась в поселке. Обжилась. Ночевала то у одного, то у другого…