Читать книгу "Таня Гроттер и Болтливый сфинкс - Дмитрий Емец"

– А что сфинкс загадал? Вы знаете? –шепотом спросила Таня.

– Разумеется, нет.

– Но ответ ищут?

Академик снял очки. Таня увидела, что белкиглаз у него в бесконечных красных прожилках, и пожалела, что не может отозватьназад свой идиотский вопрос.

– Ловко придумано! Какой бы ответ мы ни дали,сфинкс заявит, что он неверный, – сказала Таня, с ненавистью вспоминаявкрадчивый голос Мегара.

Академик закрыл глаза и кончиками пальцев сталосторожно массировать веки.

– Я много думал об этом. Нет, не все такпросто. Договор такого уровня со стороны сфинкса не мог быть лживым до конца.Он лжив на девяносто девять процентов, но, не будь в нем хотя бы каплиискаженной правды, он не мог бы быть заключен. Правда – это тот цемент, накотором держится любая ложь, ибо сама по себе ложь есть ничто. Ноль.

– То есть ответ все же существует? – спросилаТаня.

– Разумеется. Но он может, по сути, быть какимугодно. Любым словом, предметом, человеком, поступком… Мы даже примерно непредставляем, в какой области искать. Мегар мог задумать как носовой платокДревнира, так и все мироздание в целом.

– Но ведь это безвыходная ситуация!

– Безвыходных ситуаций не существует. Выходесть всегда. Когда же его нет, остаются вера и надежда, которые сами и творятвыход, – уверенно сказал Сарданапал.

Грустное лицо академика всплеснуло радостной,детской улыбкой.

– Знаешь, Таня, когда я почувствовал тебя какличность, полюбил и стал уважать? Даже не тогда, когда понял, что ты дочьЛеопольда и Софии. Само по себе это мало о чем говорило. Строго между нами, умагов крайне редко бывают удачные дети.

– М-м-м… Когда мы с Ягуном и Ванькой ночамибродили по Тибидохсу? – предположила Таня.

Академик тихо засмеялся.

– Думаешь, другие не бродят? Тут только ходипо этажам и отлавливай! Да мы для того и запрещаем, чтобы бродили.

– Когда была вся эта история со значкамиШурасика «DD» и Талисманом Четырех Стихий? – продолжала гадать Таня.

– Нет, раньше. Помнишь, чуть ли не в первыймесяц твоего пребывания здесь ты подошла к Жикину и сразу, не разговаривая,дала ему в нос? Зачем ты это сделала? – вдруг спросил академик.

Таня напрягла память. Она почти забыла об этомслучае. Жика никогда не отличался внутренним благородством, зато нос берегвсегда.

– Точно не помню.

– Но все же?

– Кажется, что-то совсем детское… А, да! Жорикразучил пластилиновое заклинание, бегал и залепливал девчонкам волосы! Вот! Нуя и влезла.

– Но можно же было попросить его этого неделать? Словами попросить?

– Он бы словами не понял, а с магией у менятогда были напряги… Первый месяц все-таки, – сказала Таня.

– А если постараться? Подобрать самыеубедительные слова. Объяснить, что это неприятно, что пластилин из волос невынимается и так далее? – точно наводя ее на некую мысль, настаивалакадемик.

Таня попыталась честно вспомнить, что онатогда испытывала.

– Жика все равно бы не понял. И хорошимисловами, и плохими. Слова для него изначально не аргумент. Когда я давала ему внос, я просто сразу перешагнула через несколько ступенек, зная, что лестницавсе равно туда приведет. Такие, как Жорик, понимают слово «нельзя» только послетретьего удара головой о тумбочку! – неуверенно сказала она.

Брови Сарданапала, сгущавшиеся ближе кпереносице в две ершистые, взлетавшие ко лбу стрелки, удовлетворенно поднялисьвверх.

– То есть ты подумала нечто в духе: «Человекдолжен управляться не страхом, но нравственным законом. Проблема в том, чтонравственный закон понятен не всякому. Кому-то яснее закон прямого физическоговоздействия», – подсказал он.

– Э-э… Ну да, – сомневаясь, проблеялаТаня.

Она совсем не была уверена, что в случае сЖикиным рассуждала так сложно. Максимум, что было у нее тогда заплечами, – школа постоянного общения с Пипой, личность которой, какизвестно, развивалась скачками. Вначале негативные черты характера, а затем соскоростью муравья, который ползет на телеграфный столб, хорошие. Вот только, ксожалению, «дурневский» этап Таниной жизни приходился на первый период.

– Как бы там ни было, Таня, тогда, после этойдраки, я очень ясно ощутил тебя внутренне. У каждого свой характер, как и своястепень воли. У кого-то это высокий десантный ботинок. У кого-то туфелька накаблучке. У кого-то дохлая гусеница, перепутавшая яблоко с лимоном.

– А у меня что? Ботинок или гусеница? –заинтересовалась Таня, сразу отсеявшая другие варианты.

Версия с «туфелькой на каблучке» отпала сразу.Таня отлично понимала, что дежурной женственности у нее нет, и едва ликогда-нибудь будет.

– Ни то, ни другое. Ты внутренне неуверенная.Мятущаяся. Слабая. Скорее интуитивная, чем умная, но с сильной внешней волей.Ты как орех. Снаружи твердая, а внутри мякоть. Ты это знаешь, но скрываешь. Тыпотому и несешься так быстро вперед, что страшишься передумать. Отсюда и всетвои колебания. Грань между «да» и «нет» для тебя порой такая тонкая, что тыпредпочитаешь, чтобы решения принимались за тебя кем-то другим, –осторожно нашаривая слова, произнес академик.

– Ничего себе характеристика с сибирскогозимовья хомячков! – буркнула Таня.

– Я такой тебя и запомнил тогда, когда увиделрядом с вопящим Жикиным. Маленькая, встрепанная девчонка, похожая назадиристого воробья, искупавшегося в луже. Слабая, но готовая отстаивать своидетские, а может, и не такие уж детские взгляды…

Таня видела, что академик растроган, и саманемного растрогалась. С другой стороны, ее теперешняя взрослость не толькопомогала ей, но и мешала. Например, она замечала, что, привыкнув общаться смладшекурсниками, Сарданапал порой перебарщивал с пафосом.

– А теперь, девочка со взглядами, котораяснова влезла в чужую и страшную тайну, у меня к тебе поручение! Твой контрабасеще летает? – спросил академик.

– Немного, – отвечала Таня.

Ягге предупредительно коснулась рукиСарданапала и скосила взгляд на дверь. Академик кивнул и, выпустив искру,произнес заклинание против подслушивания.

– Вот и чудно! Раз летает – собирайся вдорогу! Существует один старинный способ узнать истину. Я не уверен, что онсработает, но вреда не будет точно. Ты должна встретить четырех примерно равныхтебе по возрасту магов, не знающих ничего о сфинксе и отсутствовавших все этидни в Тибидохсе, и, ничего им не объясняя, всем задать один вопрос.

– Какой?