Читать книгу "Разделить на сто - Роман Лейбов"

Признаюсь, Елена, сперва, ознакомившись со справочником «Улицы Брюквина», я впал в полное уныние. Мог ли я подумать, что в Брюквине так любят литературу?! «Краткая литературная энциклопедия», которую я положил рядом со справочником в библиотеке, составляя список в своём блокноте и заглядывая то в справочник, то в эту энциклопедию, утверждала: почти сто улиц, проспектов, бульваров, тупиков, проездов и переулков в вашем городе названы литературными именами. Затем, произведя необходимые подсчёты, я немного успокоился. К тому же, подумал я, если всё время ходить по городу, то можно встретить Елену просто так, совершенно случайно, тут же узнать её в толпе, несмотря на проклятую близорукость, подбежать, задыхаясь, и повторить ещё раз то, что я уже сказал на вокзале и столько раз повторял в уме…

Пока не получилось, но у меня осталось ещё немного дней от отпуска. Если ты читаешь это письмо, то немедленно садись на трамвай и приезжай на Брынский проспект.

Там, в пятнадцатом доме, во втором подъезде, на девятом этаже будет открыта дверь Минькиной квартиры номер сто семь. (Если ты приедешь вечером, то застанешь меня там. Если днём — то я скоро вернусь после очередной прогулки по вашему прекрасному городу.)

А если в этот раз у меня так и не получится тебя найти, я возьму отгулы за прошлый год и приеду в октябре (после сдачи отчёта) ещё на неделю.

Любящий тебя,

Слава Копылов, математик и идиот из Юрятина.

28 августа 1974 года. Брюквин, Брынский проспект.

LXX

Раскрасневшаяся от волнения Таня Петрушкина закончила чтение. В комнате повисла тишина.

«Хороший молодой человек. И пишет как складно», — думал Португальский.

«Хороший молодой человек. Хотя бороды они всё-таки зря носят», — думал Голландский.

«Хороший молодой человек. Но вот дверь незапертой держать — в смысле профилактики преступности опасно», — думал участковый Галлиулин.

«Где же эта Елена?» — тревожилась Наташа Семёнова.

«Сколько же ему квартир надо в Брюквине обойти?» — прикидывал Юра Красицкий.

А Стасик Левченко продолжал размышлять о пенсионере Приставалове, когда вдруг входная дверь отворилась — и, быстро миновав коридор, в комнату вбежала худенькая, рыжая, коротко стриженная девушка в зелёном платье. Она всплеснула руками и воскликнула:

— Ну и кавардак у тебя!

Потом, подлетев к Копылову, взяла его бородатую голову в руки и помотала туда-сюда, приговаривая:

— Математик. Садовая головушка. Дом у меня двести сорок третий, квартира — тридцать первая, а улица — Матроса Коваля вообще. Как же ты всё так перепутал, Славка?

— Ленка! — страшным голосом завопил Слава, — Ленка! Ленка! Ну степень — тройки, ну разность — два. А матрос этот я не знаю как у меня в писатели попал. Как-то сам по себе. Но ведь нашлась же! Ведь нашлась, — обратился он к гостям, замершим от удивления.

— Стас, а ты тут как? — спросила вдруг прекрасная Елена. — Мне же, — пояснила она Славе, — как раз тётя Тома письмо твоё сегодня и вручила. Только я с практики сегодня вернулась, она и позвонила. Говорит, сразу узнала по описанию: красивая, в голове ветер — и на улице с молодыми людьми знакомится.

— Между прочим, — неожиданно громко сказал Стасик Левченко, как будто совсем не удивлённый внезапным появлением своей двоюродной сестры Лены Яворской, дочери тёти Вали, — я же это письмо позавчера из ящика и забрал вечером, вместе с газетами. Улица Пушкинская, дом 64, квартира 76.

LXXI

Скоро, скоро пройдёт двадцать восьмое августа 1974 года, среда. Скоро последняя неделя каникул растает, как полупрозрачный уже кубик рафинада в горячем стакане чая, и лето закончится, и потянутся серые дожди, и станет жёлтым старый тополь у трансформаторной будки, затем ночью повалит с неба весёлый снег, укроет белой простынёй двор дома № 15 по Брынскому проспекту. И выйдет с утра во двор бодрая дворничиха Козлова Настасья Филипповна, и присвистнет. Но мы с вами уже этого не увидим, потому что этим вечером наша история закончится.

Да уже и разошлись по своим делам некоторые её герои: Голландский и Португальский повели ужинать немного посопротивляшегося из деликатности участкового Галлиулина, и теперь расположились они втроём на кухне второй квартиры, посмеиваясь, обсуждают последние события и пьют сладкий чай с кисленьким кизиловым вареньем.

Пора бы расходиться и детям: вечер уже опустился над Брюквиным. Но оповцы сидят в Штабе, грызут последние сушки. Молчат оповцы, переполненные по горло приключениями, погонями и знакомствами с замечательными людьми. Обдумывают, что записать напоследок в общую тетрадку в голубой обложке из 48 листов в крупную клетку, которая сейчас лежит передо мной на столе между сборником стихов поэта Тютчева и чёрной чашкой с белым профилем Гоголя.

Молчание нарушает наконец рыжий Стасик Левченко, с которого всё, как мы помним, и началось:

— Он же глухой, — говорит Стасик.

— Что? — переспрашивает Юра.

— Приставалов, сосед наш, — поясняет Стасик. — Почти совсем глухой. Он на эти собрания ходит перед старухами пофорсить, а сам ничего не слышит. Ну, почти ничего. Вот и придумал про процент, чтобы было о чём разговаривать потом. Под конфеты.

— Ясно, — говорит Юра.

— И ничего не зря, — непонятно кому, но горячо возражает вдруг Таня Петрушкина. — Если бы Стасик не рассказал про шпионов, так мы бы ничего и не узнали. Надо всё это описать. Все наши приключения. Вот и будет отчёт.

Уже почти готова была согласиться с этим и Наташа Семёнова, когда произошло странное событие, небывалое в истории Штаба и вообще нехарактерное для Брюквина. А именно: вдруг секретное место (представлявшее из себя, как помнят читатели, конструкцию из кирпичей на крыше трансформаторной будки) начало само по себе светиться загадочным голубоватым светом, затем кирпичи тоже сами собой раздвинулись — и свет вырвался наружу. Луч, протянувшийся вверх из какого-то маленького приборчика, тихо жужжащего в вечерней темноте, остановился, не распространяясь дальше. Из луча свилась фигура, она была совершенно как настоящая, но полупрозрачная на просвет. Фигура ещё немного подёргалась в воздухе, принимая более определённые очертания, и онемевшие оповцы узнали в странном световом призраке Сергея Сергеевича, жильца пятнадцатого дома по Брынскому проспекту.

LXXII

Жужжание наконец умолкло. Из загадочного прибора, непонятно откуда взявшегося в секретном месте, донёсся голос Сергея Сергеевича:

— Здравствуйте, уважаемые дети, я попался!