Читать книгу "Эндшпиль Маккабрея - Кирил Бонфильоли"

— Да-а, — проблеял я. Алчность тыкала меня ножом изнутри. — Но разве они не слишком велики для дамы? То есть управляетесь вы с ними превосходно, но я бы решил, что вам больше подойдет нечто вроде «кольта-молнии» или модели «уэллс-фарго»...

Она взяла у меня пистолет, проверила курок и так же молниеносно определила оружие в кобуру.

— Мой супруг настаивает на больших, — равнодушно промолвила она. — У него то ли комплекс кастрации, то ли неполноценность органа, то ли еще какая-то мерзость. Но вы, должно быть, подыхаете от жажды: супруг говорил, что вас часто мучает жажда. Я сейчас принесу вам выпить. — И с этими словами она меня покинула. Я сам начал чувствовать себя кастратом.

Минуты через две она вернулась, переодевшись в минимальнейшее хлопковое платьице. За нею следовал груженный напитками пеон. Манера у нее изменилась тоже — Иоанна опустилась на софу рядом со мной, дружелюбно улыбаясь. Не просто рядом — близко.Я вроде как бы даже несколько отодвинулся. Съежился, я бы даже сказал. Она с любопытством глянула на меня, затем хихикнула.

— Понимаю. С вами разговаривала моя мамочка. С тех пор, как она застала меня в семнадцать без всего под платьем, она убеждена, что я — кобыла в течке. Это неправда. — Иоанна смешивала мне большой и крепкий напиток — пеон к тому времени был отправлен восвояси. — С другой стороны, — продолжала она, с ослепительной улыбкой вручая мне стакан, — у меня необъяснимая страсть к мужчинам вашего возраста и телосложения. — Я жеманно улыбнулся, давая понять, что шутку оценил — а то и не шутку, а мягкую насмешку.

— Хе хи, — произнес я. После чего: — А вы не выпьете?

— Я никогда не пью алкоголь. Мне не нравится притуплять чувства.

— Батюшки, — болботнул я, — как вам, должно быть, ужасно. Не пить, в смысле. То есть, вообразите: просыпаетесь утром, зная, что за весь день вам лучше не станет.

— Но мне очень мило весь день — и каждый день. Пощупайте. — Тут я пролил довольно много из своего стакана. — Нет, в самом деле, — продолжала она, — потрогайте.

Я робко ткнул пальцем в золотое округлое плечико.

— Не здесь, глупый, — тут! — Она щелкнула пуговичкой, и на свет божий явились две самые красивые груди на свете — вполне себе голенькие, твердые, изобильно снабженные сосками. При всей своей куртуазности, поистине я не нашел в себе силы отказаться и не схватить одну — рука моя приняла решение за меня.

Мой комплекс кастрации рассеялся, как злобный морок. Иоанна притянула мою голову к себе.

Как ни нравится мне целовать соски девушек, должён сказать, я обычно чувствую себя при этом глуповато. А вы нет? Процедура напоминает мне о жирных стариках, что, причмокивая, сосут вымя своих сигар. Вместе с тем, расточительная реакция Иоанны на мою осторожную пастьбу средь ее милых пажитей была такова, что все смущение как ветром выдуло у меня из мозгов. Оно заменилось страхом за состояние моего здоровья. Иоанна встала на дыбы, словно кошка под пыткой, и обвилась вокруг меня, будто бесповоротно шла на дно. Ее тонкие загрубелые пальцы хватали меня со сладостной яростью — и вскоре я удостоверился, что политика ее касаемо нижнего белья с семнадцати лет не изменилась.

— Постойте, — напористо сказал я. — Разве не следует мне сперва принять душ? Я мерзок.

— Я знаю, — прорычала в ответ она. — Обожаю. От вас пахнет конем. Вы и есть конь.

Послушно я пустился в легкий галоп, понуждаемый барабанными дробями ее пяток. Я радовался, что она сняла шпоры.

Описания не первой молодости торговцев искусством, над которыми насильничают, — ни познавательны, ни поучительны, поэтому я проведу здесь строчку «фриссонов»,[145]вроде как задерну душевой занавеской ту экстраординарную сцену, что воспоследовала. Извольте:

Босоногая деваха в блузке с вытяжным тросиком проводила меня в комнату. Она обходительно мне улыбнулась, тыча в меня собственной изобильной грудью, точно парой дуэльных пистолетов.

— Як вашим услугам, пока вы на ранчо, сеньор, — бесхитростно сказала она. — Меня зовут Хосефина — то есть это как Жозефина.[146]

— Как уместно, — пробормотал я. — В данных обстоятельствах.

Она не поняла.

Как и предсказывала графиня, к ужину я успел как раз. Переменив одежду и выкупавшись, я сел за стол, ощущая себя совсем как тот Ч. Маккабрей, которого мы знаем и любим, однако должен признать: садился я с легкой оглядкой, эдак застенчиво, опасаясь встретиться взглядом с древней дамой. Как обнаружилось, она избегала того же; старуха оказалась преданной поедательницей еды, и сидеть напротив нее было сущим удовольствием.

— Скажите мне, — обратился я к Иоанне, когда подали второе блюдо, — а где ваш супруг?

— У себя в спальне. Рядом с той маленькой гостиной, где я... э... принимала вас.

Я в панике воззрился на нее: ни единое наделенное чувствами людское существо не могло не проснуться от зоологического бедлама, устроенного нашим совокуплением. Завидев мою оцепенелость, Иоанна весело расхохоталась:

— Прошу вас, об этом не беспокойтесь. Он ничего не слышал. Он был уже несколько часов как мертв.

Вообще-то я не очень помню, что мы ели на ужин. Уверен, что вкусное, однако мне, судя по некоторым симптомам, трудно было глотать, и я то и дело ронял вилки, ножи и прочее. «Коммоция» — вот единственное слово, коим стоит описать мое состояние. Помню только старую графиню напротив — она запихивала продовольственные товары в свое хрупкое тело, словно грузила в яхту припасы перед дальним походом. «Сur quis non prandeat hoc est?»[147]— казалось, вопрошала она.

Лишь когда мы достигли стадии портвейна и грецких орехов, я нащупал в себе довольно апломба, чтобы осмелиться на следующий вопрос.

— О да, — безразлично отвечала Иоанна, — наверняка все дело будет в его сердце. Врач живет в тридцати милях от нас, к тому же пьян; он приедет утром. Почему вы так мало кушаете? Вам следует больше упражняться. Утром я одолжу вам кобылу, галоп будет вам полезен.

Я заалел и умолк.

Старуха брякнула в колокольчик, стоявший у ее прибора; в столовую крадучись вошел священник с кисломолочной физиономией и на латыни произнес длинную послеобеденную молитву, которую обе женщины выслушали со склоненными головами. Затем графиня поднялась и с немощным достоинством прошествовала к двери, у которой испустила флатус такой устрашающей силы и звучности, что я испугался, не повредила ли она себе что-нибудь. Священник уселся в конце стола и принялся пожирать орехи и хлестать вино так, будто спасал себя от голодной и иссушающей смерти. Иоанна мечтательно улыбалась в пространство, предположительно — прозревая блаженно без-Крампфовое будущее. Я же определенно надеялся, что прозревает она такое блаженство, кое в ближайшее время не потребует моего участия. Мне хотелось одного — немного скотча и большую жирную таблетку снотворного.