Читать книгу "Сын Грома, или Тени Голгофы - Андрей Зверинцев"

Перед самым отъездом игемона в Кесарию Левкий принес запись своего разговора с Вараввой и планировал порадовать Пилата новым материалом по «делу от четырнадцатого дня нисана», как он обозначил для себя данное происшествие, но был неприятно поражен встречей, устроенной ему прокуратором. Едва Пилат услышал о новых материалах, собранных без его ведома и разрешения, как затопал на Левкия ногами, закричал страшным криком. Переутомленному заботами и собственными неясными перспективами римлянину вдруг пришло в голову, что и после его отъезда, прикрываясь его именем, Левкий станет продолжать свое расследование, как он это только что сделал, отыскав без его согласия Варавву. Кто знает, что он еще откопает и как это отразится на репутации прокуратора? Он нахмурился, с лица исчезло обычное скептическое выражение, которое так подобает философам и знатным, наделенным умом римлянам, а Пилат чувствовал себя и тем и другим. Он уже готов был топнуть ногой и рявкнуть и на появившуюся из глубины покоев Клавдию Прокулу, чтобы не совалась в дела Рима, и вдобавок крикнуть центуриона, чтобы заключить своего верного шпиона под стражу, но, словно с чьей-то подачи, философски посмотрев на себя со стороны, передумал. Тем временем Клавдия Прокула, коснувшись руки Пилата, мягко сказала Левкию:

– Прокуратор Понтий Пилат сегодня не в духе, но он благодарит верного Левкия за службу.

Женщина протянула руку, взяла у растерявшегося тайного советника свиток с текстом нового донесения, вложила ему в ладонь небольшой кожаный мешочек с золотыми монетами и отпустила Левкия восвояси.

– Напрасно мы его отпустили, – покачал головой прокуратор, когда шпион покинул преторий. – Его следовало посадить под арест, придумать повод и… казнить. Дознаватель сей должен исчезнуть… Он слишком инициативен и много знает.

– Да, – согласилась женщина. – Пилат прав. Дознаватель должен исчезнуть… Он инициативен и много знает. Поэтому тайно пошли за ним человека, и пусть верный Левкий однажды бесследно исчезнет. Во имя спокойствия Рима.

– Так тому и быть, – согласился прокуратор. – Во имя спокойствия Рима. Да здравствуют Император, Сенат и народ Рима! – И он взметнул вверх сжатую в кулак руку.

Клавдия Прокула с улыбкой посмотрела на дурачившегося мужа, потом спросила:

– Ты думаешь, стоит читать эту его галиматью?

– Рим пока не снял с меня обязанностей прокуратора, – усмехнулся Пилат. – По дороге я ознакомлюсь с ней.

Когда прокуратор вернулся в Кесарию, в резиденции его встретил гонец с табличкой. В табличке той значилось, что прокуратору надлежит лично прибыть к императору с докладом о событиях в Иерусалиме, имевших место четырнадцатого дня весеннего месяца нисана, повлекших за собой, как стало уже известно в Риме, неожиданные последствия, могущие причинить ущерб безопасности великого Рима… Что имелось в виду под «неожиданными последствиями», Пилат не понял. Не смогла разъяснить смысл этих слов и его сообразительная жена.

Погрузившись со свитой на военный корабль, который должен был доставить его в Рим, прокуратор, вволю надышавшись соленым морским воздухом на палубе и слегка продрогнув, уединился в уютной каюте и принялся за эту «галиматью», как назвала отчет о допросе Левкием Вараввы Клавдия Прокула.

Глава 15Сказание о Варавве

«Да, да, вот он я, Варавва, – подтвердил Левкию крепкий, коротконосый, пропахший вином и чесноком слепой человек. – Да. Я Варавва, который привык жать, где не сеял, и собирать там, где не рассыпал. За пять серебряных драхм слепой Варавва расскажет тебе, господин мой, свою историю. Варавва, хоть и ослеп от горя, но память не пропил. Так что слушай, человек, что поведает тебе о том страшном дне Варавва, но сначала дай мне деньги…»

Итак, Варавва согласился и, получив причитающиеся ему за свидетельства драхмы, вспомнил эту приключившуюся с ним, как он считал, по воле великого иудейского Бога Ягве, историю… Никогда в его заблудшей жизни события не развивались так быстро, как той ночью. Он помнит, что к ним в камеру смертников в тюрьме при претории под утро был брошен избитый стражниками странный бродяга из Назарета. Ко всеобщему оживлению измученных пытками сидящих с ним в темнице убийц, бродяга тот назвался Царем Иудейским. Бред, конечно, какой Царь Иудейский! Но обреченные обрадовались чудному Назарянину. Они понимали: скорее всего, это кто-нибудь из фокусников, волхвов или лжехристов, которых можно встретить на каждом углу Иерусалима. Но, как бы там ни было, остаток ночи они провели в умиротворении, а раны от воловьих бичей и «скорпионов» перестали вдруг беспокоить их и, что удивительнее всего, мгновенно затянулись. «Тогда я не обратил на это внимания, – рассказывал Варавва, – но теперь понимаю, что это было чудо, которое явил нам, убийцам, этот добрый Назарянин». Разбойника Варавву потрясла еще одна странность, о которой он все время твердил Левкию. Это чудо, которое случилось в момент, когда странного бродягу вывели на каменное возвышеие: знамена, которые крепко держали в своих могучих руках знаменосцы, склонились, приветствуя Назарянина. Варавва вспомнил, что прокуратор велел вывести Назарянина с Гаввафы и пригрозил знаменосцам расправой, если знамена опять склонятся перед тем, кто называет себя Царем Иудейским. Назарянина ввели вновь, и знамена опять наклонились, приветствуя Его. «Я помню, – говорил Варавва, – что прокуратор был испуган, лицо его побелело, и он не знал, что делать. Но мое, Вараввы, конечно, дело телячье. Я ждал конца этой комедии, хотя меня ожидало заслуженное распятие».

В этом месте показаний Вараввы прокуратор остановился, отложил бумаги и порадовался. Есть, оказывается, и другой свидетель, который видел, как склонились знамена. Значит, ему это не привиделось. А раз не привиделось, то зря радуешься: тем хуже это для тебя, Пилат, резонно оценил игемон свидетельство Вараввы. Тем хуже. Но дальше, дальше…

Потом, рассказывал Левкию Варавва, поговорив с Назарянином о всякой ерунде – вроде того, что есть истина, и так далее, прокуратор стал спрашивать у толпы, кого отпустить. Он обратился к толпе: «Вот Сын Человеческий, выдающий себя за Царя Иудейского. Он учит народ возлюбить ближнего, как самого себя, и прощать врагов своих. Он учит подставлять правую щеку, когда тебя ударили по левой. И вот – другой арестант, известный вам разбойник Варавва. Он учит, как учил Моисей: око за око, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, ушиб за ушиб. Кого отпущу вам?»

Тут автор повествования о Сыне Громовом решил, что пора вторгнуться в свидетельские показания Вараввы и для большей ясности и объективности излагать их не от лица Вараввы, а от лица автора. К тому же Левкий многое упустил и упростил в своем документе. А читателю это следует знать. Поэтому автор берет продолжение сказания о Варавве на себя.

Итак, Варавва вспомнил, как, услышав вопрос прокуратора к толпе, от которого зависела его жизнь, в страхе зажмурился. Он было хотел воззвать к своему Богу Ягве, но не умел… Да, это был странный иудей, ибо он не знал своего Бога. Он, правда, побаивался Ягве, но никогда ни о чем не просил Его и лишь изредка благодарил за то, что Тот сделал его мужчиной и дал ему немного ума, чтобы справляться с повседневными делами и плести тенета богатым иудеям. И потому он не ждал от своего Бога помощи в этот трагический для себя момент. И сейчас Пилат, читая в каюте эти признания разбойника, отметил, что Варавва, как ни странно, справедлив к себе. Да уж, кому, кому, но только не Варавве было взывать к еврейскому Богу!