Читать книгу "Крайняя необходимость - Фридрих Незнанский"

— Она жива и будет жить, можешь не сомневаться. Ты ведь тоже помогал ей.

— Значит, если бы врачей на теплоходе было больше, а не только вы с папой, то и живых было бы больше?

— Это логично, а ты как считаешь?

Именно тогда Сергей перестал мечтать об океанах и решил, что тоже будет врачом.

На следующее утро отец рассказывал матери, что видел, как ночью солдаты вывозили из морга цинковые гробы. Забивали их штабелями в грузовики, прикрывали брезентом и увозили прямо в аэропорт. Там их наверняка тоже ночью погрузят в самолеты на какой-нибудь запасной полосе, «чтобы не возбуждать нездорового интереса». А еще врачей обязали дать подписку о неразглашении. И хотя в Ульяновске было множество очевидцев трагедии, все настолько обросло ложью и домыслами, что даже они спустя уже какое-то время не были уверены в том, что они видели на самом деле, козлом отпущения сделали капитана, и правды об истинных причинах катастрофы так никто и не узнал.

— Но почему? — возмутился тогда Сергей. — Почему кто-то должен стать козлом отпущения? Разве нельзя узнать правду?

— К сожалению, сынок, наша жизнь полна несправедливости, — устало ответил отец. — Может быть, это даже главная ее составляющая.

— Я не понимаю, — признался мальчик.

— Возьми какой-нибудь простой пример. Ведь что такое внезапная болезнь здорового человека? Несправедливость природы или, может быть, чего-то еще. Именно несправедливость. Иногда болеют люди, иногда много людей разом — все общество.

— Но нужно же бороться за правду?

— Нужно. Обязательно нужно. Когда подрастешь, ты поймешь, сын, что есть правда и Правда. Не лгать себе, не лгать друзьям, честно признавать свои ошибки — это правда, и каждый человек отвечает за свою правду сам. А Правда большая, правда для многих и даже для всех, — это очень сложная вещь, и, увы, часто за нее в ответе люди нечестные. Я хочу верить, что когда-нибудь все изменится, и будет жить большая Правда, и будет справедливость.

Сергей мало что понял из слов отца. Бороться за правду и справедливость надо — и точка. Это он знал с пеленок и будет знать всегда. А несправедливость в масштабах целой страны как нечто абстрактное, в конце концов, тревожила его гораздо меньше, чем несправедливость ничтожная по сравнению с мировой революцией, но случившаяся рядом — в школе, во дворе.

Почему кто-то становится лидером, а кто-то — изгоем? Почему, например, беспричинно обидеть Лешку Маркелова считается у них в классе нормальным, нет, даже хорошим тоном. Если кому-то хотелось побеситься или согнать злость или было скучно и нечего делать, тут же страдал Маркелов. Ему подкладывали кнопки на стул и мазали парту клеем, в его портфель наливали воду, Лешкино пальто вечно валялось в гардеробе затоптанное, с оборванной петелькой, его оскорбляли и просто били, над ним издевались все, и даже учителя смотрели на это сквозь пальцы: бороться с этим было все равно что плевать против ветра. Хотя они же первые вечно повторяли о дружбе и морали, о том, что недостойно настоящему пионеру и комсомольцу обижать слабого, не протянуть руку помощи товарищу в беде. А Маркелов был в беде постоянно, несчастье — это было его второе имя. И ведь он не калека или урод, у него нормальное имя и нормальная семья. Просто он не умел за себя постоять, и некому было за него заступиться.

С чего все началось, никто в классе наверняка не смог бы вспомнить, Маркелов был отверженным всегда. Даже девчонки над ним подтрунивали. И Сергей, увлеченный всеобщим настроением, сам не раз отвешивал Лешке коленкой под зад или портфелем по голове. И потом каждый раз было противно на душе — не удержался, не заступился, а даже наоборот.

Однажды — было это в пятом классе — после уроков Сергей подошел к Маркелову и предложил дружить. А тот молча отвернулся и ушел прочь. Сергей потом спросил у отца, что он сделал неправильно?

— Ты предложил ему дружбу из жалости, — сказал отец, — и, очевидно, твой Леша это понял. А в основе дружбы должно быть взаимное уважение. Понимаешь, взаимное. Иначе это не дружба, это скорее покровительство. Только готов ли ты принять на себя все его шишки и достойно противостоять его обидчикам?

Сергей не знал, готов ли он. Но к Маркелову больше не подходил. А на классном пионерском собрании, когда речь зашла о принятии социалистических обязательств к XXVII съезду КПСС и все стали по традиции предлагать подтянуть троечников, собрать на двести килограммов больше макулатуры и так далее, Сергей поднял руку и сказал:

— А давайте примем социалистическое обязательство не обижать Маркелова.

Класс грохнул от хохота. Даже пионервожатая и десятиклассник из комитета комсомола смеялись.

— Ну почему вы все его так презираете?! — в запальчивости выкрикнул Сергей.

— А потому, что он чмо! — ответил Олег Кривицкий, и все снова захохотали как сумасшедшие.

На этом, как говорили взрослые, инцидент был исчерпан. И на самом деле все подумали, что это Сергей так пошутил — очень удачно, между прочим. И сам Маркелов тоже так подумал, ничего, кроме очередного издевательства, он не увидел в предложении Сергея. А Сергею было обидно до слез, но он не стал оправдываться перед Маркеловым и не стал никому доказывать, что говорил серьезно. Ничего не сказал он и Кривицкому, который подошел к нему после собрания и, самодовольно ухмыляясь, сообщил, что придумал классную формулировку:

— Если бы позволили, я бы записал так: «Обязуемся резко сократить количество и улучшить качество побоев Маркелова, ограничить дневную норму тремя подходами, соблюдать строгую очередность всех желающих, но предоставлять первоочередное право отличившимся особыми успехами в учебе и внеклассной работе». По-моему, нехило, а?

— Да пошел ты вообще! — оттолкнул его Сергей.

Кривицкий опешил:

— Ты чего это? — Его не полагалось толкать и посылать тоже не полагалось, он к этому не привык.

Сергей убежал. Ему очень хотелось дать Кривицкому в морду, только это ничего бы не решило. Кривицкий бы просто его побил, а если бы сам не смог — Сергей все-таки тогда уже занимался боксом, — то на помощь пришли бы остальные ребята. Сергей только представил себе, как все набрасываются на него, избивают, смеются и улюлюкают, а он стоит перед ними окровавленный, но гордый и не сломленный. Как партизан перед фашистами. Где-то он видел такую репродукцию, «Комсомолец в гестапо» или что-то в этом роде. Он знает, что его еще будут мучить, а потом, скорее всего, расстреляют или повесят, но он ни за что не покорится, не встанет на колени перед палачами. От этой картины, что родилась в голове, ему стало вначале немного легче. Но ненадолго. Ведь его друзья и товарищи не палачи и не фашисты, они просто не понимают, что поступают неправильно. Вот если бы Кривицкий перестал издеваться над Маркеловым, то и остальные тоже перестали бы. Скорей всего, Кривицкого бы послушали. Кто захочет с ним спорить? Никто.

Кривицкий был самым высоким, самым сильным, самым красивым мальчиком в классе. Несколько лет еще до школы он с родителями жил в Африке, и у него дома была настоящая зебровая шкура, чучело крокодила и разрисованные копья зулусов. Его родители работали во Внешторге, и с самого первого класса его карманы были набиты жвачкой, импортными ластиками, шикарными восьмицветными ручками и прочими детскими сокровищами. На литературе и истории он трепался так, что учителя млели от восторга. Все девочки были от него без ума, мальчики искали дружбы с ним. У него первого в классе появился видик и несколько полок с самыми крутыми боевиками и ужастиками, потом родители купили ему персональный компьютер, и даже не «Парус» или «ZX Spektrum», а американский, с собственным цветным CGA-монитором, а еще у него были мопед, бульдог и самая лучшая в школе коллекция марок. И при этом он был еще безумно щедр: не требуя ничего взамен, делился своими сокровищами с соседями и одноклассниками. А что ему, собственно, было требовать? Он имел все, о чем только можно мечтать, учился почти на одни пятерки, а если вдруг ему не удавалось решить какую-нибудь зубодробительную задачу по геометрии, тут же выстраивалась очередь из желающих дать ему списать, и он только скромно принимал дары. Вот такой это был герой. И после того случая на пионерском собрании Сергей сознательно сблизился с ним, стал чаще бывать у него дома, приглашал к себе, и при каждом удобном случае заводил разговор о том, что все люди на самом деле равны и все друг другу братья хотя бы потому, что произошли от одной и той же обезьяны. И со временем давление на Маркелова начало ослабевать. Кривицкий охладел к садистским забавам, и все остальные понемногу успокоились.