Читать книгу "Одесский фокстрот - Татьяна Соломатина"

В Одессе есть даже живые памятники. Не верите? С одним из них я часто встречалась, будучи ещё ребёнком. И встретила снова. В этом октябре. Когда прогуливалась под дождём по Приморскому бульвару.

Дождь на приморском бульваре

Безымянный белый кот брезгливо потрусил правой передней лапой и перетёк на другую сторону Ласточкина, к японскому ресторану.

А я от места «того дерева», где ныне торчит фальшивый якорь, отправилась на Приморский бульвар. Шёл дождь, дул прохладный ветер и было малолюдно.

На одной из скамеек обнимались-целовались мальчик и девочка. Очень хорошо одетые мальчик и девочка. Они обнимались и целовались под дождём. Это было приятно. Затем они встали и пошли, фотографируясь каждые несколько метров. Потому что на Приморском бульваре можно фотографироваться каждые несколько метров. Даже фон не нужен. Но они фотографировались на фоне. На фоне платанов. На фоне застеклённого фрагмента катакомб. На фоне «Лондонской». И мне это было приятно. Я наблюдала за ними со своей скамейки. Сидеть в дождь на скамейке могут позволить себе только влюблённые, безумцы и писатели. Я – влюблённый безумец-писатель. Я безумно влюбляюсь в октябрьский Приморский бульвар. И пишу об этом. Собственно, только на этих основаниях я – влюблённый безумец-писатель. А вовсе не потому, что я торчу под холодным ветром, в дождь, на скамейке.

Каждый раз, когда я приезжаю в Одессу, я иду на Приморский бульвар. Ранним утром. Потому что ранним утром он ещё не слишком достопримечателен. Ранним утром – он законная территория этого города. Ранним утром здесь сумасшедший дворник с его верным спутником – серьёзным хмурым псом в красном ошейнике. Дворник – явно не от мира сего. Пёс – собран и деловит. Контролирует действия своего друга. Нет, он не потрясающий собачьим интеллектом ретривер – обыкновенная дворняга, умная обыкновенно – по-человечески.

Золотистый ретривер, гоняющий за розовым мячиком. И его хозяйка – девушка в розовом спортивном костюме. На какое-то из мгновений они выстраиваются в пространстве в параллель: блаженный дворник – модная девушка – деловитая дворняга – дурашливый ретривер. И тут же расходятся. И Лобачевский снова попирает Эвклида.

Тётка на велике. На голубом велике тётка в голубом. Наматывает круги по Приморскому бульвару. У голубого велосипеда спереди – голубая корзинка. Тётка – стройная. В голубом. И в голубых кроссовках. У девушки с ретривером неправильный спортивный костюм: розовый, велюровый, в стразиках и металлических бляхах. На велосипедистке – правильный голубой спортивный костюм. Просто – спортивный костюм. Но спереди неправильного голубого велосипеда неправильная голубая корзинка для покупок. В какое-то из мгновений все они снова запараллеливаются: в розовом велюровом – ретривер – голубая на велосипеде с корзинкой – дворник в поношенно-сером – деловая дворняга в красном ошейнике. Но, не пересекаясь, расходятся радиально – лучами – в пространстве утреннего Приморского бульвара.

Старичок в синих трусах на утренней пробежке. В какой-то момент присаживается и идёт гусиком. Из-за него вырастает тележка. Тележку толкает хмурый молодой парень. Чем-то он похож на деловитого пса блаженного дворника. В какой-то момент…

С выражением лица Софьи Ковалевской, выводящей важную формулу, на противоположной скамейке прикуривает сигарету старушка. В старушке всего чуть-чуть слишком. Слишком неестественно-правильная для раннего утра причёска. Слишком отглаженный серый двубортный костюм. Слишком старенькая, слишком маленькая собачка со слишком умным выражением морды, слишком похожей на лицо.

Толстый кучерявый дяденька ведёт на поводках толстых кучерявых пёсиков.

В какой-то момент все они…

И тут важно задрать голову вверх и посмотреть на кроны каштанов и платанов. И посидеть так минуты две. Затем опустить голову и понять, что Приморский бульвар пуст. Раннее утро минуло. День ещё не наступил. Надо встать и пройти до Колоннады. У Колоннады присесть и закурить. Подойдёт ненормальный дворник. С собакой в красном ошейнике. Ему надо молча предложить сигарету, протянув пачку. Он молча возьмёт – одну. Надо молча предложить ему зажигалку. Он прикурит. И уйдёт, исполненный своего блаженного достоинства. Его пёс в красном ошейнике с хмурым осуждением глянет на кучку бычков, образованную тут не тобой. Надо пожать в ответ плечами. И достать из сумки кружок докторской колбасы со школьной булочкой. Пёс аккуратно возьмёт её в пасть и тут же потрусит за своим блаженным дворником. Возможно, там, на лесенке, сбегающей от Колоннады к Сабанеевскому спуску, они обменяются. Пёс глубокомысленно затянется сигаретой, а дворник аккуратно съест добытый другом бутерброд. Скорее всего, это именно так. Но я никогда не иду за ними – удостовериться. Незачем удостоверяться в очевидном, даже если оно скрыто из поля зрения. Пёс перекурит, дворник позавтракает – и они поднимутся сюда, чтобы продолжить уборку Приморского бульвара. Меня безумно влечёт к этой магической парочке. Но как у любой магической парочки – у них совершенное защитное поле. И они никого не подпускают. Могут с достоинством угоститься предложенными сигареткой и бутербродом, но это не значит, что угостивший хоть на что-то имеет право. Это очень правильно. И очень красиво, как всё по-настоящему правильное.

Затем ко мне подойдёт молодой человек, толкавший тележку-лоток. Он уже не сосредоточенно-хмур. Он перенастроился на торговлю индейским товаром, и на лике его разухабисто-полудурошное выражение. Туристы так себе представляют Одессу? Рим – это Микеланджело. Одесса – это разухабистые полудурки с видом на порт с Приморского бульвара. И Потёмкинская лестница. Хотите приобщиться по дешёвке? Получите дешёвку и распишитесь в дешёвке. Паустовского чайникам не цитируют. Ратушинская давно в Лондоне. Фельнер и Гельмер умерли в незапамятные времена. Пуговицу Бабеля получите у Утёсова. На двенадцатом стуле. Посмотрите на Дюка со второго люка – и хватит с вас. А каковы я и город на самом деле – вас не касается. Привет Гоцману. И, к слову, дорогие – ладно бы гости нашего города – дорогие одесситы! – памятник на улице Еврейской у небезызвестной конторы – не Давиду Гоцману. Памятник таки Давиду Курлянду.

Молодой лоточник подойдёт и попросит закурить. Я угощу. Он попросит зажигалку – я дам. Он будет балаболить всю сигарету, сквозь мой ма-а-асковский акцент безошибочно вычислив во мне свою. Посерьёзнев, бросит бычок в кучку сотоварищей. И стрельнет ещё одну. Заложит за ухо. И, вернув на морду лица лубок, пойдёт к своей тележке. Раскладывать.

Я затушу свой бычок во фляге с текилой и заберу с собой – до ближайшей урны. Немного пепла ещё никому не повредило. Пепел – лучшее средство от изжоги. Не то чтобы я была слишком уж порядочна и никогда не выбрасывала бычки в подходящие для этого кучки сотоварищей. Я такая же, как все. Но именно в эту кучку, под воронцовской Колоннадой, завершающей Приморский бульвар, – я не могу. Я ощущаю сродство с блаженным дворником. И особенно – с его деловитым псом. Только поэтому.

Возвращаюсь. На Приморском бульваре – не на аллеях, а у домиков-особнячков – деловые дяди в правильных костюмах на правильных машинах.

Иду к началу. У памятника Пушкину молитвенно сложил руки неопрятный бородатый мужик в ковбойской шляпе. Постояв так минут пять с закрытыми глазами, он сплёвывает прямо на бульвар и идёт по одной из аллей. Блаженный дворник и его деловой пёс в красном ошейнике брезгливо обходят плевок.