Читать книгу "Имяхранитель - Азамат Козаев"

Он успел.

«Это невероятно, – сказал ему врач (к счастью, полноименный). – Лезвия, перерезав гортань, пищевод, изувечив органы, отвечающие за речь, не задели ни позвоночника, ни крупных кровеносных сосудов. Наверное, Валентин всю жизнь будет говорить странным голосом, а скорее, не будет говорить вообще. Но – всю жизнь. Которая будет. Которая обязательно будет».

Прав оказался Логун, прав – злое это оружие!

…Иван широко размахнулся и, ухнув, изо всех сил швырнул фламберги в сторону встающего солнца. Туда, где они сделаются недоступными ни для кого, и значит, безопасными. Для всех. Отныне и во веки веков. «Ф-р-р!» – застрекотали узкие металлические крылья. Ему на миг почудилось, что вот сейчас, не коснувшись воды, пламенеющие клинки остановятся, развернутся и помчатся назад, будто бумеранги. Настигнут его, куда бы он ни скрылся, и с наслаждением иссекут, изрубят в фарш, воздавая за предательство. Приткнут распластанного к земле, как коллекционер прикалывает иглами бабочку. Как был приколот к карете Валентин.

Имяхранитель едва подавил неистовое, какое-то нутряное заячье желание пригнуться, сжаться в комочек, сорваться и бежать, бежать, бежать прочь, петляя.

Зато желанию хотя бы скрестить на груди руки он не противился.

Напоследок мечи сошлись, раздалось короткое печальное: «Дон-н!», – и они, словно обнявшись крестовинами, наискосок скользнули в пучину. Брызг не поднялось вовсе, даже всплеска, и того не было. Великое озеро Илем с молчаливым достоинством приняло жертву.

Иван для чего-то постоял еще немного и побрел, загребая ногами песок, назад к кабриолету.

Форейтор, отчаянно зевая, приплясывал подле своей колымаги, хлопал ладонями по бокам и потирал плечи. Диковато взглянул на пассажира, который, чудак, вместо того, чтобы поскорее спрятаться от утренней холодины под полог, стащил с себя куртку и протянул ему. А затем еще предложил:

– Садись-ка ты, братец, назад. Сам поведу. А то, чего доброго, заснешь по дороге.

Поартачившись для порядка (совсем немного, чтобы Иван не успел передумать), усач полез в салон. Закутался там, как мог, и только потом осторожно поинтересовался, насколько хорошо Иван владеет управлением.

– Достаточно хорошо, – пробурчал имяхранитель, накручивая шнур на маховик стартера.

Дернул. Двигатель заработал сразу, чисто и ровно – наверное, не успел еще остыть. Иван взобрался на водительское место, подвигал задом, устраиваясь ловчее. Было жестко. Он обернулся:

– Очки давай!

Форейтор торопливо подал очки. Поколебавшись, потащил с головы шлем.

– Оставь, – отмахнулся Иван и взялся за потертый костяной набалдашник рулевого рычага. Люфт у рычага был преизрядный. Ерунда, подумал он. Не в гонках участвовать.

– Ну что, ямщик, трогай потихонечку, что ли, – сказал он себе и поневоле усмехнулся: в памяти, из каких-то неведомых глубин всплыл вдруг казарменный анекдот о гвардейце и кучере. «Кучер потрогал – и онемел…»

Имяхранитель, мотнув головой, отогнал вставшую перед внутренним взором срамную картинку с ошарашенным возницей и бравым, самодовольно хохочущим преторианцем и наконец тронул. И под натужное квохтанье слабосильного движка затянул вполголоса про лежащий далеко путь и степь да степь кругом.

Кругом были сосны.

ГАММА

…Центральной сушей (в первую очередь, в географическом плане, поскольку она действительно центр, если угодно, – пуп мира внутри Пределов), на коей обитает значительная часть населения Пераса, является остров Столбовой-и-Звездный. Перионы считают его материком, но будем строги. При площади, очень незначительно превосходящей площадь Мадагаскара, он является все-таки островом. Очертаниями Столбовой-и-Звездный напоминает двенадцатилучевую звезду. Об абсолютной геометрической правильности речь, конечно, идти не может. Тем не менее, это все-таки звезда о двенадцати различной длины и формы лучах.

Посредине острова возвышается четырехкилометровой высоты пологая и лесистая, изрезанная складками и речными руслами грандиозная гора, называемая жителями без особых претензий Олимпом. Но вершину Олимпа занимают отнюдь не боги и даже не вечные снега, а огромное, ледяной, изумительно чистой и сладкой воды озеро Илем. Похожее на чуть искривленное и весьма толстое веретено, оно заключено в изумрудное ожерелье из кедров и тонких белых песков. Илем не имеет дна. Десяток-другой взмахов веслами над песчаным и галечным дном – и ваша лодка повиснет над хрустальной бездной. Вы увидите, как вдоль мраморной стены, резко уходящей вглубь множеством скошенных под различными углами уступов, шныряют полупрозрачные рачки; как из мельчайших трещинок выскальзывают пузырьки газа; а больше вы не увидите ничего. И вам станет страшно. Вы вспомните слова о Бездне, смотрящей на вас, когда вы смотрите в нее, и вам захочется поскорее вернуться на близкий берег. Или, быть может, вам захочется ответить на зов глубины и уйти в нее. Попытка будет, скорее всего, неудачной. Илем принимает отнюдь не всех. Ничтожно мал шанс, что избранным станете вы.

В противоположных концах озера, на некотором удалении от берега, – там, где проходит граница существования дна, вздымаются из воды скалистые островки. Первый зовется Волчья Шишка и схож с головой волка, украшенной большой гладкой шишкой на темени. Волчья Шишка поросла колючим кустарником, ягоды которого придают крепость, терпкость и рубиновый оттенок красному виноградному вину, портят вино белое, врачуют раны и разогревают кровь стариков, охочих до плотской любви, но к ней уже не способных. Другой островок зовется Кривая Ведьма и видом чрезвычайно схож с горбатой старухой. На нем не растет ничего, кроме удивительно нежных и ярких мхов на вершине да темных, почти черных кудрявых папоротников у подножия. Говорят, именно среди них можно найти цветущий папоротник.

Илем питает своими бездонными водами девять рек – от Голубого Нила шириной полсотни саженей в самом узком месте до малой речки Недотыкомки, которую в любом месте перескочит с разбегу резвый семилетний ребенок. Реки, независимо от размеров и пройденного, подчас довольно извилистого пути, стекают в Океан. В великий, теплый, ласковый и неимоверно щедрый Океан. В Океан, который кормит мир внутри Пределов, согревает его, орошает дождями, обувает и одевает – словом, дает жизнь. В Океан, который не знает штормов и цунами. В Океан, который зовется Отцом.

Только не подумайте, что он и есть Предел. Еще нет…

(М. Маклай, М. Поло. «Стоя у границ безграничного»)

ЦАРЬ, ЦАРЕВИЧ…

…Уродился юноша

Под звездой безвестною,

Под звездой падучею,

Миг один блеснувшею

В тишине небес.

А. С. Пушкин

Семь дней до полной луны

Дверной колоколец разразился ушераздирающим перезвоном требовательно и даже нагло. Иван потер виски, приоткрыл один глаз и нехотя покосился в сторону двери. Поза, пленившая обломка, резкие движения не поощряла категорически. Откинувшись на спинку стула, Иван упокоил ноги на подоконнике, – а в общем и целом имел место философический эквилибр у открытого окна. С минуту колоколец бесновался, затем поунялся, осип и перешел на жалобное повизгивание.