Читать книгу "Ловушка для Горби - Эдуард Владимирович Тополь"

официальный портрет, на котором ретушер убрал с горбачевской лысины бурые родимые пятна. Теперь Горбачев сквозь очки смотрел с этого портрета на Вагая своим прямым, излучающим энергию взглядом. И его чистое лицо, и эти очки без оправы, и взгляд — все сейчас разительно контрастировало с сидящим под портретом Стрижом — взъерошенным, потным и красным. Неужели тогда, в 1985-м, когда умирал Черненко, а Горбачев готовился отбить у Романова власть в Политбюро, он тоже сидел вот такой потный и считал секунды?

— Восемь… семь… шесть…

«Ну, ясно уже, проиграли…» — расслабленно подумал Вагай и небрежным жестом швырнул папку на кожаный диван у стены. Папка соскользнула с дивана, листы рассыпались по полу. Значит, зря он вчера до ночи пил водку с начальником местного армейского гарнизона…

— Четыре… три… две… одна!.. Все! — сказал Стриж и откинулся головой к высокой спинке своего кресла, устало закрыл глаза.

— А как же ему удалось скинуть всю брежневскую артель? — кивнул Вагай на портрет. — Романова, Гришина, Кунаева…

На селекторе зажглась красная лампочка-глазок и послышался тихий зуммер — сигнал включения связи. Стриж встрепенулся, но тут же и обмяк, узнав голос своей секретарши.

— Я вам нужна, Роман Борисович?

— Нет. А что? — ответил Стриж.

— Пять часов. Могу я идти домой?

— Да.

— Всего хорошего.

— Угу…

Красный глазок на селекторе погас.

— Потому что это нужно было нам, молодым! — ответил Стриж на вопрос Вагая. — Мы были согласны на любую гласность, лишь бы выкинуть стариков, которые жопами приросли к этим креслам. Чем мы рисковали? Мы были внизу. А теперь? Теперь трусят товарищи, бздят, говоря по-русски. А я, мудак, карту расстелил — думал отмечать, кто за нас! Все, отменяем операцию! Так и сгинет Россия под жидами, никогда тут нельзя ничего путного сделать!..

— Демонстрацию уже не отменишь, — Вагай кивнул на «Правительственную телеграмму». — Но ты все равно в выигрыше. Горб тебя за эту инициативу наверняка отметит…

— В ЦК заберет? — усмехнулся Стриж. — Шестерить в Кремле в проигравшей команде? — он опять приложился к бутылке, сделал несколько глотков, утер губы и произнес с горечью: — Такой шанс упустили!.. — затем кивнул на папку Вагая, упавшую на пол. — Что это?

— Списки добровольцев на демонстрацию, — сказал Вагай и подошел к открытому окну. В лучах заходящего солнца Свердловск стелился до горизонта кварталами домов и фабричными корпусами. Густо дымили заводские трубы «Уралмаша». Желтоводная Исеть все так же медленно сочилась под осыпающимися берегами. А внизу, под обкомом, звенел трамвай и шумела все та же улица Ленина, заполненная частными машинами, магазинчиками и легко, по-летнему одетой публикой. Вагай усмехнулся: — Хочешь знать, сколько на сегодня записалось на демонстрацию? Сто семнадцать тысяч…

— Ну да?! — удивился Стриж. — И кто же у нас самый богатый бизнесмен?

— Самый богатый? Копельман, конечно…

— У него что — фабрика?

— Нет. Раздает домашним хозяйкам швейные машинки, ткани, да выкройки от «Пьера Кардена». На дом. И они ему шьют. А сколько их — никто не знает. В налоговой ведомости пишет, что сто двадцать. А я думаю — тысяч пять…

— Молодец еврей! Так и надо в этой стране! Вот я к нему и пойду работать! На хер мне этот кабинет?

Рев автомобильных гудков за окном не дал Вагаю ответить. Он перегнулся через высокий подоконник, посмотрел вниз. Там, прямо напротив памятника Свердлову, на перекрестке улиц Ленина и Советской, снова застрял трамвай, набитый и облепленный пассажирами. И та же самая молодая рыжая бабенка высунулась из кабины трамвая, протянула деньги пацану, торговавшему газетами. И пока этот пацан шел с газетами к трамваю, пока давал этой рыжей сдачу (как ее фамилия? Стасова! Ирина Стасова! — тут же вспомнил Вагай), вокруг вопила гудками река частных машин.

— Н-да… — горько усмехнулся подошедший к окну Стриж, словно прочел мысли Вагая. — Была держава, а стала… Пора переквалифицироваться в Копельманы…

Тихий непрерывный зуммер и красная точка сигнальной лампочки под телеэкраном оповестили, что кто-то подключился к линии видеосвязи. Стриж расслабленно подошел к пульту, нажал кнопку. На телеэкране появилось узкоглазое и широкоскулое лицо неопределенного возраста — этому не то киргизу, не то казаху можно было дать и тридцать, и сорок пять.

— Салам алейкум, — сказал он с тонкой усмешкой на губах. — Вы Стриж, да? Раман Барисавич?

— Да… — с недоумением протянул Стриж.

— Мая фамилия Усумбалиев. Мансур Усумбалиев. Первый секретарь Ташкэнского гаркома партии. Час назад я палучил тэлэграмму Палитбюро о диманстрации и хачу вам сказать — замичательный идэя! Замичательный! Одна только есть притэнзия — пачэму нам заранее не аказали даверия, не прэдупредили? Так мало врэмини падгатовиться…

Стриж молчал, вглядываясь в лицо Усумбалиева, в его хитровато-веселые глаза.

— Но ничэво! — сказал Усумбалиев. — я панимаю — вы были Сибирью заняты. Правильно? Сваю Сибирь вы зарание придупридили, падгатовили? Правильно?

— Да… — не очень внятно сказал Стриж.

— Вот это я хател услишат! — тут же обрадованно воскликнул Усумбалиев. — У миня, канечно, мало было время, час только, но я пачти все гарада нашей республики абзванил уже. И таварищи везде паручали мне свизаться с вами и саабшшит: мы паддерживаем ваши инитиативы ат всей души! Завтра республика кипеть будет: все партийный работники будут записывать дабравольцев на дэмонстраций. Чтобы все арганизованно било, па списку. И милисию мы падгатовим, и армию. Правильно мы панимаем?

Из-за его узбекского акцента множественное число в слове «инитиативы» прозвучало в речи Усумбалиева, словно очередная оговорка. Даже если в Москве, на Центральном пункте кремлевской видеосвязи кто-то следит за этой беседой, что он сможет понять? Только то, что демонстрацию в честь выздоровления Горбачева подхватили и в Узбекистане…

Вагай видел, как у него на глазах менялся Стриж. Еще минуту назад это был потный, увядший от неудачи и на все махнувший рукой мужик. Но по ходу того, как выяснялось, зачем и с ЧЕМ позвонил этот узбек, Стриж выпрямлялся, разворачивал плечи, поднимал голову, приобретая осанку, вес, значимость.

— Значит, Ташкент выйдет на демонстрацию. Так? — спросил Стриж у Усумбалиева, глядя в стеклянный глаз видеокамеры-приставки телевизора. И властно махнул рукой Вагаю: — Закрой окно!

— Не только Ташкэнт, таваришш Стриж! — оживленно ответил Усумбалиев. — Вэсь Узбекистан — Фергана, Самарканд, Бухара, Андижан! У нас вся риспублика очэнь любит таваришша Гарбачева. И минога людей дабравольно вийдут на дэманстрацию, савершенно дабравольно, таваришш Стриж. Завтра всех будем записывать! А из других республик вам ишшо не званили?

— Жду. Сейчас будут звонить… — сказал Стриж уверенным тоном.

— Канечно, будут. Абязательно будут! Я знаю настроений таваришшей в саседних республик. Все паддержат ваши инитиативи! — подхватил Усумбалиев, и Вагай определенно решил, что этот узбек нарочно утрирует свой