Читать книгу "Наперекор всему - Виктор Иванович Носатов"

прервал откровенное повествование девушки Баташов.

– Пять: немецкий, с прусским диалектом, унаследованным от моих кенигсбергских родственников, английский, французский, польский и шведский. Хотела изучить японский, но этот язык самостоятельно не изучить. Необходима практика…

– At what level do you know English?[3]

– I can work as a translator, write letters and documents[4].

– Vous connaissez bien la France?[5]

– Comment vous le dire? Probablement, c’est pas mal. Elle vivait à Paris. Voyage de la côte d’Azur[6].

– На этом закончим экзамен. Скажите мне, а как вы оказались здесь?

– Судьба! – загадочно и доверчиво улыбнулась девушка. – В общем, уже на старшем курсе, когда я наотрез отказалась изучать дворцовый этикет и, главное, по приказу классной дамы, доносительствовать на своих подруг, меня попросили покинуть пансионат. Отец, узнав об этом, даже обрадовался, и, сразу же отправил меня к родным в Кенигсберг, чтобы я совершенствовала свой язык, а заодно и прошла курс обучения на юридическом факультете Кенигсбергского университета.

– И как ваша учеба?

– На лекциях была смертельная скука, и я решила тогда самостоятельно изучить весь курс и сдать экзамен в полном объеме. Так что в настоящий момент я – свободная институтка. Появляюсь в университете только на сессиях и экзаменах…

– Откуда у вас, казалось бы, привыкшей к роскоши женщины, столько настойчивости и готовности преодолевать любые трудности? – удивленно воскликнул Баташов. – Ведь сколько упорства и самоотверженности надо лишь для того, чтобы изучить столько языков. А вы еще и на юриспруденцию переключились!

– Скажу вам откровенно, что, несмотря на то, что мне не удалось окончить полный курс Смольного института, жизнь и учеба там дали мне очень многое: твердость характера, настойчивость, готовность к любому испытанию и большой запас терпения. Кроме того, строгая и полная лишений институтская жизнь научила меня приспосабливаться. Я умею многое из того, что необходимо для выживания. И шить, и готовить, и даже элегантно и с шиком носить подносы. Вы не поверите, но в Смольном, каждая из нас стремилась попасть дежурить на кухню, потому что тогда мы хорошо кушали. И не только кушали, но и грелись, потому что в дортуарах температура была довольно низкая, – от этого неожиданного признания Эльза залилась краской и, стараясь перевести разговор в другое русло, спросила:

– Скажите, а я могу когда-нибудь стать настоящей шпионкой?

– Конечно, – не задумываясь ответил Баташов, стараясь все обратить в шутку, – только тогда, когда поймете разницу между словом «шпион» и «агент».

Женщина нахмурилась, теряясь в догадках, шутит полковник или говорит всерьез.

– Когда же вы начнете воспринимать меня всерьез? – отчаянно воскликнула она, и ее глаза загорелись ярким, фанатичным пламенем человека, готового пойти на все ради достижения свой цели.

В своей практике Баташов был максималистом и обычно делил людей на тех, кто не способен ни на что, и на тех, кто способен на все.

«Из нее, пожалуй, выйдет толк, – подумал он, – только надо ее хотя бы поверхностно посвятить в особенности агентурной работы».

– Что вы предполагаете здесь делать в дальнейшем? – спросил он, все еще не решив для себя, переходить к серьезному разговору или, отделавшись обещаниями, с легким сердцем возвратиться домой.

– Герберт пригласил меня сегодня к себе, сказав, что хочет познакомить с близкими родными. Поэтому я здесь. Насколько я знаю, он приедет лишь после аудиенции у гросс-адмирала, которая назначена ему на пять часов пополудни. Все это и то, что накануне он подарил мне фамильные драгоценности, скорее всего, говорит о том, что он предложит мне руку и сердце, – спокойно, словно о чем-то обыденном промолвила Эльза. – Я дам согласие и стану любимой и преданной супругой будущего адмирала Германского флота. Поверьте мне, для этого у него есть все возможности: и положение в обществе, и чувство долга, и чувство ответственности, и, наконец, твердые принципы…

– Вы уверены, что сможете играть роль супруги? – перебил девушку, уязвленный ее неприкрытым откровением Баташов. – Неужели вы, со своими взглядами на жизнь, станете обыкновенной фрау с ее неизменными: «Kinder, Küche, Kirche»?

– Как вы могли подумать такое обо мне, русской патриотке? – обиженно воскликнула Эльза. – Ведь в своем новом качестве, пользуясь положением супруга, я бы могла очень многое сделать для России!

– Но пока что я слышу в ваших словах больше эмоций, чем дела, – спокойно промолвил Баташов, – поэтому, прежде всего научитесь сдерживать свой темперамент.

– Я постараюсь, – ослепительно улыбнулась она, – это я с вами, как с близким мне человеком, говорю открыто, а с другими я сдержана и холодна, как айсберг, потопивший «Титаник». Во всяком случае, обо мне отзываются так товарищи Герберта, с которыми он меня уже успел познакомить. Так вот, среди них – представитель Германского флота, который осуществляет приемку построенных на Кельнских верфях военных судов, капитан-цурзее фон Шлаффен. Довольно разговорчивый субъект, особенно когда выпьет. Не менее интересен вам, по-моему, может быть и капитан-лейтенант Трамп из Главного морского штаба. Насколько мне удалось узнать, он в курсе дел, связанных с радиоперехватом, и частенько советуется с Гербертом по наиболее трудным головоломкам. Вот пока, пожалуй, и весь тот небольшой круг лиц, который может представлять интерес для разведки. Да, чуть не забыла! Накануне, когда Герберт вынимал из сейфа коробочки с семейными драгоценностями, которые потом мне подарил, я заметила там лежащие с краю документы со значком имперского орла и надписью «Streng geheim»…

– «Совершенно секретно» – произнес заинтересованно Баташов.

– Да, «Совершенно секретно», – подтвердила Эльза. – Скажу больше, я заметила, что ключи от сейфа он всегда носит с собой. Но, мне кажется, для супруги не представит большого труда забраться в сейф и посмотреть, что еще кроме драгоценностей там имеется.

Холодность, с которой женщина говорила о Гербере и его товарищах по службе, наводила на мысль о том, что кроме искреннего желания быть полезной своему Отечеству Эльза, возможно, пережила какую-то свою, личную драму, которая дала повод ненавидеть немцев, несмотря на то, что она была наполовину немкой. И, если бы она пунктуально выполняла легенду, сочиненную германской разведкой, то, в первую очередь, должна была сообщить ему главную причину, по которой ненавидит немцев, а не ссылаться на искреннюю любовь к России, так как это проверить невозможно.

– За что вы так ненавидите немцев? – глядя на Эльзу в упор, неожиданно спросил он.

– У меня есть на это веская личная причина, – опустив глаза, промолвила она, – Когда я, находясь в Кенигсберге, пыталась сбежать на каком-то корабле в Петербург, меня поймали и отправили для разбирательства в военную комендатуру. По пути туда матросы заволокли меня в какую-то глухую подворотню и там изнасиловали. Отпуская на свободу,