Читать книгу "Негры во Флоренции - Ведрана Рудан"

Здесь я задержался на три дня. Надо ли объяснить людям, кто зовет меня Секи? Все меня зовут Секи? Или только мама? А почему мама зовет меня Секи? Кто такой этот пипл, чтобы я перед ним отчитывался? Меня зовут Секи, еб твою мать, пипл! Самым трудным мне казалась необходимость быть логичным и написать такое, во что читатели могли бы поверить. А со мной происходили невероятные вещи. Написать так, как оно и было? Все скажут: ладно, не пизди, старик, не преувеличивай. Значит обманывать? Обманывать мне не хочется. Когда пишешь книгу о своей жизни, нужно с чего-то начать. С рождения? Что я знаю о своем рождении? Почувствовала ли моя мать во время родов, что рожает Великого Парня? Моя старуха на выходные приезжает домой из Италии, я из нее вытянул, что роды длились недолго, что пуповина не обмоталась вокруг моей шеи, я не накакал в околоплодные воды и не наглотался их, никто не боролся за мою жизнь, и никто, обезумев, не ждал моего первого плача. Сейчас в Хорватии в моде тексты о новорожденных, которые сразу после родов борются за собственную жизнь, а потом умирают, потому что дежурный врач смотрел матч «Хайдук» — «Динамо». Любая уважающая себя хорватская ежедневная газета хотя бы раз в месяц помещает на первой странице фотографию мертвого младенца с торчащими из мертвого носа трубочками, которые врачи слишком поздно засунули в маленький нос.

— Роды как роды, — сказала моя старуха. Это тема? Мать холодная, как морозильник, сын жаждет любви, всю жизнь он мечтает о материнской любви, она его почти не замечает, а когда он спрашивает: как это было, когда ты меня рожала, — мать говорит: «Роды как роды». Завязка? Сын в конце книги убивает свою мать из-за того, что она сказала ему: «Роды как роды». А все остальное, между «роды как роды» и мертвой мамой?

Хай, пипл!

Очень мне нравится такое веселое начало. Хай, пипл! Гораздо лучше, чем хай, пипл, меня зовут Секи.

Много дней меня мучило, написать пипл с большой буквы или с маленькой. Если я обращаюсь к хорватскому пиплу, то тогда с большой, если…

Буду интернациональным писателем.

Хай, пипл! Моя старуха не обращала особого внимания на свои материнские обязанности, она вечно мчалась со мной на прививки в последний момент, врачиха всегда говорила: «Знаете, вам следовало бы прийти раньше», поэтому я и оказался в поликлинике в первой половине того дня, во второй половине которого в первый раз пошел в школу. Жуткий стресс. Я стоял голый на холодном зеленом линолеуме, врачиха меня осмотрела, медсестра взвесила, килограммов во мне было достаточно, смерила рост, я был слишком длинным для своих лет, тут в кабинет вошла еще одна медсестра, в руках она держала большой шприц, она двинулась в мою сторону, я завыл, я выл и выл, оооо… Я прыгнул маме на руки, мама этого не ожидала, время истекало, в воздухе чувствовалось напряжение, первый раз в первый класс, мы все были на нервах, и мама, и бабушка, папа был на работе, я, голый, был на руках у мамы.

— Почему он так кричит? — спросила врачиха мою маму.

— Испугался шприца.

— Тебя никто не будет колоть, видишь, сестра ушла в другую комнату, это был шприц для промывания ушей, — врачиха смотрела на меня гадкими глазами…

Я смотрю в текст на экране. Гадкими глазами? Достаточно ли написать гадкие глаза ? Персонажей нужно описывать. Мать, отца, бабушку, сестру. Мать у меня высокая, темно-каштановые волосы, темно-карие глаза… Сестра у меня высокая, темно-каштановые волосы, темно-карие глаза… Бабушка у меня высокая, седые волосы, темно-карие глаза… Темно-карие глаза… темно-карие глаза… Слишком много повторов. А почему я должен изменять цвет глаз членов моей семьи, раз я пишу книгу о членах моей семьи? Если к голове моей матери я приделаю светлые волосы, это будет совсем другой человек. Моя мать из тех женщин, которые не красят волосы. Не могу даже представить ее крашеной блондинкой. И натуральной тоже. У натуральных блондинок волосы в старости становятся грязно-желтыми. Не люблю старых натуральных блондинок. Писателю приходится трудно, когда женские образы у него из числа ближайших родственников. Женщины это не только волосы и глаза, но еще и грудь, колени, бедра, шея. Писатель должен бросить на свои женские образы мужской взгляд. Взгляд ебаря. Как посмотреть на бабушку таким взглядом? А на маму, на сестру? Даже сестра никогда не казалась мне привлекательной. А какими глазами писатель должен смотреть на свои мужские образы? Мой отец высокий, крупный, волосы каштановые, глаза… Никакого шанса! Лучше вернусь в поликлинику, к врачихе с гадкими глазами, которая сказала мне, что тот шприц предназначался для промывания ушей.

— Мой сын не мог этого знать, — сказала моя мама и слегка прижала меня к себе.

— Он напуган, — сказала моя мама.

— Чего ты боишься? — спросила врачиха.

Я молчал.

— Оденься и обуйся! Сам, — сказала врачиха моей маме.

— Вы заметили, что у него не развита моторика?

— Какая моторика? — сказала моя мама, надевая на меня ботинки.

— Моторика. Ребенок, который идет в школу, должен уметь сам завязывать шнурки.

— Он умеет, — сказала моя мама, — просто так быстрее.

— Сядь, — сказала мне врачиха. — Что это такое? — Она длинной указкой показала медвежонка на плакате. Я молчал. — А это что? — Она показала на самолет. Я молчал. — Подумай, — сказала она. Я молчал.

— Он перепугался, — сказала моя мама. Указка опять вернулась к медвежонку. Я молчал.

— Боится, — сказала моя мама.

— Чего? — сказала врачиха.

— Может, указки? — сказала моя мама.

— Ты знаешь, в чем разница между небоскребом и домом? — спросила врачиха. Я молчал.

— Что носит курица? — спросила она.

— Перья, — сказал я. Она что-то написала на куске бумаги, положила в конверт, заклеила и передала моей старухе.

— Он волнуется, — сказала моя мама.

— Передайте это его учительнице, — сказала врачиха.

Я очень люблю курицу с картошкой, запеченную в духовке. Бабушка мне сказала:

— Первый день школы, бабушка запечет тебе курочку с картошкой.

Я возвращался домой очень веселым. За столом сидел наш сосед Стиепан. Бабушка потом рассказывала маме:

— Я поставила курицу на стол, и тут вошел Стиепан. «О, как у вас хорошо пахнет». — «Угощайтесь», — сказала я ему. Я и представить себе не могла, что он усядется за стол. Я поставила перед ним тарелку, он воткнул в курицу ту позолоченную вилку, которую свидетели подарили тебе на свадьбу, и съел всю курицу.

Бабушка плакала, рассказывая это маме, я ждал маму у входной двери, мама сказала бабушке:

— Он болен.