Читать книгу "Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности - Наталия Лебина"

прокладка огромной трубы и в ужасе разбегающиеся дровяные печки, керосинки, керогазы и примусы. На бегу они кричали: «Братцы! Наше дело – труба…»

Новое издание СНиПа разрешило устанавливать газовые плиты на четыре конфорки в помещениях уже не менее 15 кубических метров. А если строители делали вытяжку, которую тогда называли «вытяжным зонтом», то объем кухни уменьшался до 12 кубических метров! При этом в главном нормативном документе строителей и проектировщиков подчеркивалось: «Планировка и размеры кухни должны обеспечивать возможность удобного расположения оборудования. Площадь кухни должна быть не менее 4,5 м. кв. Ширина кухни должна быть не менее 1,6 м.» Если помещение для приготовления пищи все же оказывалось чуть менее установленных норм, что было характерно для однокомнатных квартир, газовые плиты заменялись на электрические, а пространство получало название «кухня-ниша».

При всей внешней четкости норм и правил, анонсированных в СНиПе, в них отсутствовало указание диапазона величин «территорий стряпни». На самом деле, судя по конкретным описаниям 22 серий типовых домов, новоселы домов гостиничного типа, о которых мечтал Хрущев, вполне могли вообще не иметь индивидуальной кухни. В таких строениях площадь квартир с удобствами составляла 13–21 квадратный метр. Существовали еще и «хрущевки-малосемейки», как правило однокомнатные, но уже с кухней 3,5 квадратного метра! Правда, таких домов, принадлежащих к одной из 22 серий, оказалось немного. В зданиях шести серий встречались кухонные помещения от 6,3 до 7,9 квадратного метра. В остальных же строениях 14 серий жильцы готовили на площади от 4,6 до 7 квадратных метров. В любом случае на среднестатистическую хозяйку в типовых квартирах второй половины 1950-х – начала 1960-х годов места приходилось больше, чем в улучшенных сталинских коммуналках.

В архитектурном сообществе минимализм кухонных локусов, как, впрочем, и всего остального, нередко объяснялся тем, что новое жилье предназначено для «нового потребителя». Он ведь ранее обитал в бараках, коммуналках и землянках и не нуждался, в отличие от советской знати, в услугах домработниц-кухарок и особой площади для них. Более того, зодчим поколения 1950–1960-х годов казалось, что этот потребитель-новосел будет восприимчив к «продвинутым» идеям компоновки жилой территории. Возможно, это было правдой. В «Крокодиле» недостатки/недоделки типового строительства – плохая звукоизоляция, тонкие стены, кривые полы, захламленные балконы, дворы и др. – бичевались с завидным постоянством. Доставалось даже совмещенным санузлам. Часто острили на тему готовки в коммуналках. А вот критических статей и шуток на тему мини-кухонь обнаружить не удалось…

И все же не весь «народ» одобрял минимализм домашних пищеблоков и далеко не всегда безмолвствовал. Сначала было недопонимание. В письмах II Всесоюзному съезду архитекторов (конец 1955 года) можно обнаружить свидетельства страха обычных людей перед перспективой вселения в «квартиру для одной семьи». Почему-то казалось, что такое жилье будет однокомнатным, вне зависимости от числа домочадцев: «Квартира в одну комнату – дети маленькие и большие. Очень часто и старички – дедушка или бабушка… Крохотная кухонька для „одной хозяйки“, она же столовая для семьи в 4–5 человек». Чуть позднее стало ясно, что «квартира для одной семьи» вовсе не «однокомнатная квартира», а кроме того, при наделении новой жилплощадью вообще-то действовали санитарные нормы. Однако страхи, связанные с малометражными, между прочим, индивидуальными кухнями, не исчезли, а лишь модифицировались.

В 1958 году на Всесоюзном совещании строителей критика обрела более конкретный характер: «Наши современные квартиры неудобны… Посмотрите, какие кухни в новом прогрессивном строительстве… Ни одна хозяйка не скажет спасибо архитекторам, так как работать в этих кухнях очень неудобно». Действительно, такая проблема существовала. Особенно сильно неудобства ощущали «новоселы» из только что снесенных окрестных деревень. Здесь располагались частные дома, их владельцы вынужденно переселились в квартиры городского типа со специфическими практиками быта. Освоение новых правил ведения хозяйства, диктуемых скромным пространством для приготовления и хранения пищи, многим давалось с трудом. Любопытные свидетельства таких ситуаций можно обнаружить в художественной литературе. Герой повести Анатолия Рыбакова «Неизвестный солдат» (1970) 17-летний Сергей Крашенинников по прозвищу Крош попадает в новый панельный пятиэтажный дом со всеми удобствами, возведенный в небольшом городке. Молодого, но коренного горожанина удивляет интерьер жилья: «Маленькая квартирка, в которую я попал… производила впечатление деревенского быта, втиснутого в городской дом. На полах цветастые дорожки. На нитках сушатся грибы. Ведра на скамейке прикрыты плавающими в воде круглыми деревянными крышками. Пахнет капустой и солеными огурцами».

Патриархальная привычка делать домашние заготовки, конечно, входила в конфликт с резкой и нередко вынужденной урбанизацией питания в условиях типового жилья. И действительно, в мини-кухнях шинковать, солить, а особенно хранить капусту было нелегко. Белорусский писатель, коммунист Иван Шамякин в 1974 году опубликовал книгу «Атланты и кариатиды» о жизни советских архитекторов. Вопрос кухонных практик литератор затронул походя, непреднамеренно, но буквально на первых страницах романа. Он с симпатией описал кухню в трехкомнатной квартире одного из главных героев – отца пятерых детей – «тесную, примитивно обставленную и загроможденную всякой всячиной». На блестящей медной проволоке, протянутой через все помещение, висят детские штанишки (при наличии собственной ванной комнаты?!), а также «большие вязанки крупного янтарного лука, поменьше – чеснока и пучки каких-то трав». «У двери на балкон стояла большая бочка…» Хозяйка традиционно квасила капусту и потом, чтобы «продукт не прокис», хранила ее на балконе. Деревянная бочка «вмещала восемь пудов капусты» (124 килограмма)! У друга семьи, зашедшего на ужин, тоже архитектора, но еще немножко и дизайнера, сразу возникла идея перестановки в кухне. Он предложил «шкафчик втиснуть между плитой и стенкой», холодильник пододвинуть к двери и найти столу другое место. Но реформаторские предложения гостя не встретили понимания. Все примирились за столом, заставленным «по-крестьянски простой, но очень аппетитной закуской – огурцы, капуста, селедка, грибки, жареное сало с домашней колбаской, картошка…». Осуждать такое гастрономическое великолепие нелепо даже сегодня в эпоху всеобщего стремления к «здоровому питанию». Кроме того, хозяйка явно готовила стол под выпивку и неспешную беседу о жизни и перспективах советской архитектуры. И вот здесь уместно обратить внимание на кухню как на культурный феномен.

В научной литературе сегодня можно встретить оценку помещения, вообще-то предназначенного для приготовления пищи, как некой зоны «свободы в несвободной стране», как пространства «творчества, сотворчества, обсуждения художественных проблем». В качестве источника такой информации обычно фигурируют воспоминания. Правозащитница Наталия Садомская рассказывала, например, о том, как в пятиметровый локус иногда набивалось по 20–25 человек, страстно обсуждавших культурно-политические проблемы! Песик Фафик бы сказал, что это миф, и посоветовал бы руководствоваться методологией здравого смысла. Устраивать политическое ристалище с буйными дискуссиями, этакий домашний «гайд-парк» в пространстве, не превышавшем 5 квадратных метров без учета мебели, трудно. На такой площади, даже стоя плечом к плечу как в автобусе, могли разместиться не более