Читать книгу "Буддист - Доди Беллами"

пылью. Тяжело казаться нормальной, когда ты вся в письме. Ариане я завидую за ее способность создать образ, в котором некоторое безумие воспринимается как должное. Я вру студентке, с которой у меня встреча, и мчусь в туалет, чтобы сделать еще пару заметок для этого текста.

После того, как я кончила в трубку, буддист сказал, что нам будет проще при встрече, но проще не стало. В день его приезда мы здорово поругались, а после ужина, когда мы целовались на кровати в его гостиничном номере и он мастурбировал мне через колготки, я не могла расслабиться: как вообще можно переключиться с Доди, чье сексуальное проявление неуместно, на Доди – сексуальную дьяволицу безо всякого перехода? Это было похоже на сны, в которых я никак не могу проснуться, встаю, чтобы включить свет, но мое тело потеряло плотность и включатель проходит сквозь руку, я пытаюсь снова и снова, но включатель не поддается – а теперь замените включатель на мое возбуждение и поймете, о чем я. В ту ночь я всё же кончила, это был слабый оргазм, но всё к нему шло: не зря он тер мой клитор через колготки. Но отчего-то оргазм ударил мне не в пизду, а в голову, меня накрыла жуткая головная боль да еще и ужасно затошнило – пришлось бежать в ванную, чтобы посрать. Пока он вез меня домой, мне потребовалась собрать всю волю в кулак, чтобы не наблевать в машине. Это потому что ты волнуешься, сказал он – но мне кажется, дело не только в этом, мое тело словно закатило истерику, мое тело как бы говорило: только не этот деспотичный изменщик, только не он. Мы с моим телом часто в разногласиях. Следующим вечером он настаивал и настаивал и настаивал, чтобы я кончила, но я не могла – я просила его перестать принуждать меня, он соглашался, но потом пробовал что-то новое, и стоило мне подать какой-нибудь признак испытываемого удовольствия, как он удваивал усилия и скорость, приговаривая, сейчас ты кончишь, а я говорила нет, на что он отвечал, что некоторым женщинам это нравится. Кто бы мог подумать, что буддисты бывают такими целеустремленными. Я всё ждала его раскрепощения, его возбуждения, бешеной волны, которая подхватила бы и меня, – всё это время его член стоял, так что, полагаю, он что-то чувствовал, и я спросила: а почему ты не кончишь, было бы круто, если бы ты кончил. Так и вижу, как он стоит на коленях на кровати, голый, и смотрит на меня с подозрением. «О, так ты хочешь, чтобы я первым?» – воскликнул он так, словно я дала ему свой номер телефона. За выходные никто из нас так и не дошел до финала. Я подумала: чтобы у нас всё получилось, нам понадобится время, много времени. Но времени не было. Потом я переживала, что секс с буддистом меня в каком-то смысле испортил, я одновременно ждала и боялась секса с Кевином, сомневалась, что у меня там всё нормально функционирует. Всё было нормально. От стихотворения Арианы я чувствую себя скромницей – но, достигнув определенного возраста, я перестала воспринимать мир пиздой, а из-за буддиста снова начала, я была возбуждена всё время, это бесило и бодрило одновременно. Ему нравилось, когда я говорила, что возбуждена, он признавался, что тоже возбужден, что у него встает во время групповых медитаций. Я спросила, как буддисты относятся к эрекции во время медитации, это плохо или просто такой опыт, – но он не ответил.

Барт о стриптизе: Танец, образуемый условными, уже много раз виденными жестами, танец действует как двигательная косметика – он прячет наготу, скрывает ее под глазурью излишних и вместе с тем насущно важных жестов[19].

Я заканчиваю редактировать буддиста, еду в «Кайзер», не забывая смотреть на красоту вокруг, и сердце мое открывается – я думаю о буддисте, чувствую утрату, начинаю плакать. Я плачу так сильно, что не могу нормально припарковаться, «задеваю» машину позади меня так, что срабатывает сигнализация, – и сматываюсь в поисках места пошире. Я хочу доверять себе. Я хочу любить себя. Я хочу заботиться о себе. Я прихожу на выступление Уильяма Э. Джонса в Музее современного искусства. В паре фильмов, в «Отбракованном» (Killed) и «Пробитом» (Punctured) он использовал официальные кадры повседневной жизни времен Великой депрессии из архивов. Многие из них были сделаны знаменитыми фотографами в самом начале карьеры. Властолюбивый бюрократ Рой Эмерсон Страйкер уничтожал негодные изображения, пробивая дыры в негативах. Страйкер называл это «отбраковкой» негативов. Джонс анимирует отпечатки с забракованных негативов, делая акцент на отверстиях. В «Отбракованном» черная дыра пляшет по экрану. В «Пробитом» дыра остается в центре экрана: она заполняет его, затем сжимается, открывая изображение, заполняет экран, снова сжимается – от этого ритма нарастает тревога. Даже в самые жизнерадостные моменты дыра продолжает ждать – она непременно расширится, она всегда расширяется, чтобы затем поглотить изображение, человека, меня. Помню нашу первую встречу с буддистом в ресторане Catch: его внезапно материализовавшееся тело, которое мне предстояло трахнуть, сидело напротив меня и глядело с агрессивной невинностью поверх тонкой оправы – в его правом плече зияла черная дыра.

буддист говорил, что любит меня, когда мы ругались с той же частотой, что и ворковали; он говорил, что любит меня целиком, все оттенки нашего взаимодействия. И я верила ему. Я могла рассказать ему о чем угодно, я могла быть с ним кем угодно, и он бы всё равно любил меня. Вот что сказал мне на это терапевт: когда кажется, что что-то слишком хорошо, чтобы быть правдой, тебе не кажется. Бюрократы чистого разума ебут в жопу классическую философию. Внимание буддиста настолько меня заворожило, что я чувствовала себя звездой реалити-шоу, преобразившейся толстой женщиной: уродливое – отсекается, прекрасное – пришивается, затем ее отправляют на фитнес и в кресло к бьюти-экспертам, наконец в финале все родственники и друзья собираются, чтобы взглянуть на расфранченную героиню – она ослепительна, она невеста из своих снов. Но затем камеры и команда исчезают, и она остается наедине со своей одинокой повседневностью. Стоя в очереди на кассу в супермаркете, я разглядываю обложку журнала, где изображены бывшие участницы шоу о подростковой беременности, чья жизнь после окончания съемок пошла под откос: депрессия, наркозависимость, силиконовые сиськи. Я смотрю на Кевина, мирно спящего рядом со мной, на нем темно-синяя кашемировая шапка, которую я подарила ему на день рождения, – и меня осеняет его инаковостью, его безмятежностью, мое сердце пронзает: вот она,