Читать книгу "Мойте руки перед бедой - Андрей Бронников"

– Нет, я с ними не знаком, – прозвучал ответ нового постояльца на немой вопрос Свистунова. Оставшуюся часть пути шли молча. Семён Семёнович несколько раз оглядывался назад, но мужчины так больше не появились.

Только сейчас приятели обратили внимание, что никого, кроме той странной парочки не встретили на всём пути до самого пищеблока. Лишь охранники – больниционеры с красными повязками на рукавах дежурили на каждом медицинском посту и лестничных площадках.

Приятели переглянулись – новшества их обеспокоили, но выбора не было. Возле входа в пищеблок царил полный порядок. Обычного столпотворения не было, зато были два дюжих больниционера-охранника, которые забирали у немногочисленных посетителей пропуска и открывали узкий проход.

Как только приятели вошли, к ним тут же подскочил Костя-Крысолов. Он теперь не охотился на крыс, а занимался тем, что рассаживал посетителей по местам. Семёна сильно удивило и положение дел внутри столовой. На каждом столике стояли таблички с фамилиями посетителей, из чего Свистунов сделал справедливый вывод, что пропуска Полковник выдавал не абы как, но по заранее приготовленному списку.

Константин подвел Тимофея Ивановича и Семёна к столику, велел усаживаться и тут же убрал таблички с их фамилиями. Мгновенно материализовался официант из числа больниционеров с подносом. Ловко расставил чистую посуду перед посетителями и исчез. Костя- Крысолов пояснил, что теперь здесь самообслуживание и надо самому подходить к прилавку за едой. При этом не возбранялось получать и добавку в неограниченном количестве.

Розовощёкий повар и пышными усами шлёпнул черпаком по тарелкам, оставив и в одной, и в другой по кучке пшёнки. Памятуя о возможной добавке, оба голодных приятеля вернулись к своим местам и приступили к трапезе.

Пища их не порадовала, но и не огорчила. Качество её оказалось даже чуть лучше, чем было прежде, но и этого оказалось достаточно, чтобы поднять настроение Семёну. Тимофей Иванович, как всегда сдержанно принялся ковырять ложкой еду.

Свистунов быстро расправился с овсяной горкой пшёнки и двинулся за добавкой. Вот тут и вскрылся подвох с изобилием пищи. Действительно, каши можно было получить ещё, но повар, ссылаясь на санитарного врача из числа больниционеров, отказался накладывать еду в грязную тарелку, а чистой больше не давали. Не солоно хлебавши, Семён вернулся к столу и сердито уселся на стул.

Тимофей Иванович едва заметно улыбнулся. Свистунов хотел было разразиться гневной тирадой в адрес новых порядков, но потом передумал и рассмеялся. Есть уже не хотелось.

– Вот-вот. Теперь лучше прятать свои эмоции, а ещё лучше всячески проявлять лояльность к новой власти.

– А вы откуда знали, что так будет?

– Я уже переживал подобное…в другой больнице. Давно.

Пока приятели трапезничали, народу в столовой прибавилось. Более того, кроме тех, кто усиленно поглощал кашу, появились и ещё праздно стоявшие больниционеры. Они толпились возле стен и сидели на подоконниках.

– Мне кажется, сейчас будет «гадкА», – произнёс Тимофей Иванович и со вздохом отодвинул пустую кружку.

– Что гадко? – не расслышал Свистунов.

– Перформанс, наставительная речь или выступление, в переводе с церковнославянского, – пояснил собеседник.

Очень скоро появился Полковник. Ногами он толкал впереди себя металлическую бочку. Остановил её возле прилавка раздачи и тут же исчез. Послышались было жидкие аплодисменты, но постепенно смолкли.

Наконец вышел Алексей Савельевич и зал грохнул аплодисментами. Хлопали в основном столпившиеся больниционеры, остальному люду ничего не оставалось делать, как подхватить организованный энтузиазм поклонников нового главврача.

Боссель взмахнул рукой, предлагая прервать аплодисменты, но это только вызвало новый всплеск восторга у толпы. Больничный гений зарделся от удовольствия, но постарался принять суровый вид, что у него получилось весьма неплохо. Как всегда, помогла очередная маска, в этот раз – «Ко-бэсими» – чёрта-бога ада, которая выражала жесткий нрав и сильную энергию.

Пока рукоплескания постепенно утихали, Алексей Савельевич осмотрелся по сторонам и как будто случайно взгляд его упал на бочку. Тогда он с усилием поставил её на попа и с трудом, подставив табурет, взгромоздился сверху. Это вызвало очередной прилив умиления у слушателей. Перед тем, как начать говорить оратор не совсем ловко поменял маску «Ко-бэсими» на «Дэйкиба-ко-тобидэ» – бойкого божества животных, характеризующуюся металлическим и золотым блеском в глазах навыкате.

Боссель выбросил правую руку вперёд, потерял равновесие, но всё-таки удержался на бочке и громко произнёс: «Товарищи больниционеры! Есть времена в жизни человечества, когда глубокое потрясение, громаднейший переворот, способный расшевелить общество до самой глубины его основ, становится неизбежно-необходимым, во всех отношениях. В такие времена, каждый честный человек начинает сознавать, что долее тянуть ту же жизнь невозможно. Нужно, чтобы какие-нибудь величественные события внезапно прервали нить истории, выбросили человечество из колеи, в которой оно завязло, и толкнули его на новые пути, – в область неизвестного, в поиски за новыми идеалами…»

Здесь его пламенную речь прервали бурные аплодисменты. Свистунов и Тимофей Иванович тоже вынуждены были захлопать в ладоши. Рукоплескания начали стихать и Семён, склонившись близко к уху приятеля, вполголоса произнёс:

– Во, чешет. А ведь опять где-то наслушался или начитался.

– Тс-с-с, – почти бесшумно остановил собеседника Тимофей Иванович. Он внимательно слушал речь главного врача, а тот продолжал не менее гладко и умно говорить: «…Человек начинает понимать, что счастье невозможно в одиночку: что личного счастья надо искать в «счастии» всех – в «счастии» всего человечества. Вместо отрицательных велений христианской нравственности: «не убей, не укради» и т. д., появляются положительные требования общечеловеческой нравственности, несравненно более широкие и беспрестанно расширяющиеся. Вместо велений бога, которые всегда позволялось нарушать, лишь бы потом искупить грех покаянием, является простое, но несравненно более животворное чувство единства, общения, солидарности со всеми и каждым. И это чувство подсказывает человеку: «Если ты хочешь счастья, то поступай с каждым человеком так, как бы ты хотел, чтобы поступали с тобою».

– Вот мерзавец! – не выдержал Тимофей Иванович, – всё переврал! А последнее так и вовсе из библии процитировал, таки её же и опровергая.

– Тс-с-с, – на этот раз Свистунову пришлось успокаивать приятеля, чтобы он не был услышан бдительными больницонерами, а Тимофей Иванович, казалось, был готов вскочить и вступить в опасную, грозящую для него роковыми последствиями, полемику с оратором. Но тому было некогда обращать внимание на реакцию бывших соседей по палате, и старику пришлось выплеснуть словесные эмоции Свистунову: «Он приводит, практически, цитату из Евангелия от Матфея и его же, Евангелия, словами и опровергает!»

Самозабвенная речь тем временем, продолжалась: «Покуда у нас будет оставаться каста людей, живущих в праздности, под тем предлогом, что они нужны для управления нами – эти праздные люди всегда будут источником нравственной заразы в обществе. Человек праздный, вечно ищущий новых наслаждений, и у которого чувство солидарности с другими людьми убито самыми условиями его жизни – такой человек всегда будет склонен к самой грубой чувственности: он неизбежно будет опошливать всё, до чего прикоснется. Со своим туго набитым кошелем и своими грубыми инстинктами, он будет развращать женщину и ребенка: он развратит искусство, театр, печать – он уже это сделал; он продаст свою родину врагу, продаст ее защитников; и так как он слишком трусоват, чтобы избивать кого-либо, то в тот день, когда бунтующийся народ заставит его дрожать за кошель, – единственный источник его наслаждений, – он пошлет наёмщиков избивать лучших людей своей родины».