Читать книгу "И весь мир в придачу - Татьяна Устинова"

– В девяносто третьем, – подсказал Гриша.

– Именно так, именно так. Самый, так сказать, разгар событий!.. Не то что науки, страны не стало!.. Голодно, холодно, темно. Какая наука!.. Миша тогда почернел весь от горя! Впрочем, он молодой был, здоровый, упрямый, а сколько людей умерло!.. У нас в проходной каждую неделю некрологи висели, а в актовом зале на сцене гроб стоял! Потом, знаете, траур и снимать перестали, зачем его снимать, когда следующий покойник на подходе. – Он замолчал и молчал довольно долго. – Вот тогда Юра из науки и ушел. И осуждать его никто не имеет права! Никто – ни я, ни Миша.

– А он… осуждал? Миша? – осторожно спросила Маруся.

– Да как сказать… Понимаете, молодые люди, тогда многие из науки ушли, не один Юра!.. Кто за границу канул, кто в бизнес, кто в запой, а потом – добро пожаловать в актовый зал, там уж все приготовлено. Миша не смирился. В институт, бывало, в валенках приходил, не топили же ни шута! Над ним многие тогда смеялись – чего сидит-высиживает, лучшие годы тратит, на что?! Никому не нужны его теории, а бумагу, на которой он формулы пишет, лучше вон в туалет направить, там бумаги нету!.. А он знай себе работает. Год прошел, другой – он все сидит и пишет. И мы вокруг него, старичье сплошное. Пять лет прошло, десять – все пишет! А потом… ну, потом вдруг всполохнулись наши-то! Где самая передовая в мире наука, закричали, у нас же она самая передовая была, мы точно помним! А где она? Нету ее! Остались единицы, вроде Миши Воскресенского. Тут его подхватили, поставили институтом руководить, гранты выделили, финансирование какое-никакое наладили, молодым вспомоществование посулили. Но чтоб науку вернуть, этого всего мало, мало! Нужно научные школы возрождать, институты открывать, учить, учить, а некому учить, все перемерли! Вот Миша и старается изо всех сил, не сдается. А осуждать… осуждал Юру, скрывать не стану. Но не за то осуждал, что тот науку бросил, – ее, бедную, все тогда бросили, – а за то, что в лженауку ударился. Вот это самое грустное, молодые люди…

Гриша покивал понимающе. Профессор Астров посмотрел на него и продолжал назидательно, как на лекции:

– Когда невежественный человек всякую ахинею порет – инфернальное поле, чудодейственные чакры, астральный телекинез, инопланетные знаки, – ему простительно. Он от невежества махрового проповедует, что с него возьмешь! А образованному – нет, нельзя. Это уж такое вранье голимое получается, такой обман недостойный!.. А Юра ничем… не брезговал. Бывало, приедет, важный такой, серьезный, прямо «Победоносцев над Россией», сядет тут и рассказывает, как он в транс входит и как ему эдакое что-то мерещится, третий глаз чего-то видит, а третье ухо слышит! И все у него предсказания, знаки, расположения звезд, что ты будешь делать! Миша к нему пристал однажды, что ты, мол, городишь, мы же с тобой в институте проходили: поле бывает магнитное и электрическое, а инфернального поля никакого быть не может, разве только у литераторов. Ну, Юра его на смех поднял, сказал, что ему что-то там такое открылось, чего Мише и во сне не приснится. Мол, ограниченные умы к тонким материям невосприимчивы, а кругом сплошные чудеса, инопланетяне, энергетические потоки и целительница Джуна. В общем, разругались они в пух и прах, насилу их разняли. Юра с той поры и не приходил, по-моему.

Профессор поднялся из кресла и немного походил по террасе. Молодежь смотрела на него, ожидая продолжения, но его не последовало.

– А вы не верите, что чудеса… бывают? – решившись, тихонько спросила Маруся. – Их что, совсем не может быть?.. Никаких-никаких?..

Гриша полыхнул на нее взором, но старик – странное дело! – не рассердился.

– Чудеса, – повторил он задумчиво. – Куда же без чудес… Я, милая девочка, лешего своими глазами видел! Что вы улыбаетесь! В Тверской губернии, в самых лосиных да кабаньих местах. Пошаливает он там, леший-то. Я верю в веру. Вера горы двигает и города берет. Коли человек верит, что болезнь пройдет, так она и пройдет. Верит, что в счастии можно жизнь прожить, так и живет в счастье! Только ни при чем тут третий глаз и чакры, ни при чем решительно!

Ни при чем, подумала Маруся, а убили Юрия Федоровича!.. И еще какая-то история темная с Маргаритой, на которой покойный был женат, и академик Воскресенский тоже на нее претендовал! Кажется, Агриппина сказала, что Юрий Федорович пытался «все у нее отнять», или она не так сказала?.. И что именно уфолог Басалаев у нее отнимал?.. И отнял ли?..

В вечерней полупустой электричке – они очень долго пили чай, потом вместе с хозяевами и собакой Грольшем сходили прогуляться на озеро, старик сказал, что «за ради моциона», а потом еще ели холодную простоквашу с печеньем «Юбилейным» – Марусю моментально потянуло в сон.

…День какой чудесный!.. Столько в нем было воздуха, запахов, звуков, такие хорошие, особенные в нем были люди. Маруся думала с блаженством: чудесно, что Гриша весь день был рядом, и с ним теперь можно сколько угодно вспоминать, уточнять всякие мелочи, снова и снова возвращаться мысленно на участок на улице Большая Коммунистическая, где она провела самый лучший день в жизни!.. Ну, может, один из лучших.

…Что-то такое было в этом летнем душе, какая-то неловкость, но как раз об этом Марусе не хотелось ни вспоминать, ни думать.

– Гри-иш, – протянула она, сладко зевая и думая о том, как прекрасно жить на даче, – что, академик Воскресенский на самом деле убил Басалаева из ревности?

– Нам нужно в планетарий, – сухо сказал Гриша.

Он вообще был странный, угловатый и холодный, как сухой лед, но об этом Марусе тоже не хотелось думать. Как-нибудь потом.

– Зачем?

– Нужно, – повторил Гриша и слегка подвинулся, чтобы даже локтем не касаться Марусиного бока. – Я завтра схожу.

– Я с тобой, – моментально вызвалась она.

Гриша взглянул на нее как будто с усилием, хотел что-то сказать и не сказал. Что с ним такое?..

На работе пришлось отпрашиваться, и вышло не очень удобно. Отпускать Марусю не собирались, хотя она отпрашивалась очень редко, пару раз в год, но и эти два раза считались непростительной распущенностью.

– Если вам невмоготу работать на кафедре, – желчно сказала Марья Константиновна, – займитесь частными уроками. Там вы вольны будете назначать и отменять занятия на ваше усмотрение. А здесь государственное учреждение, милая!..

«Милая», не поднимая глаз, тихо и твердо повторила, что ей «очень надо», и Марья ее отпустила. В следующий раз ни за что не пустит!..

С Гришей они договорились встретиться возле планетария, и всю дорогу Маруся придумывала разную небывальщину: вот она вдруг становится самым лучшим преподавателем французского, и министр образования вручает ей медаль и премию в миллион рублей. Или нет, нет. Она увольняется с кафедры, поступает в самое престижное юридическое учреждение – неважно какое, – делает там карьеру, а потом ее приглашают в институт с лекцией о том, как сделать карьеру. И в зале они все, не только Марья Константиновна, но и Антон, дамы с ее кафедры и с других, а она, нарядная, веселая, далекая от них, как Полярная звезда, свободная, как яхта в изумрудных волнах южных морей, и все смотрят на нее открыв рты, а возле институтских дверей ее поджидает лимузин с шофером. Или еще так: она увольняется с кафедры и становится пресс-секретарем президента, и ее день и ночь показывают по телевизору, и во всей официальной хронике она всегда маячит за плечом у «первого лица», и у нее собственный кабинет в Кремле, и даже папа поражен такими ее жизненными достижениями и больше не называет ее кулемой.