Читать книгу "Кольцо принцессы - Сергей Алексеев"

— Ты прости меня, батя…

— Да не про то я говорю! Обидно, что человек такой слабый!

Запой у него продолжался ровно столько, сколько и страсть к изобретательству и полетам — три года. Мать отвезла его к какому-то знахарю (бабушка к тому времени умерла), тот его закодировал от пьянства — и все уладилось. Батю снова взяли на работу в школу, он преподавал труд и физкультуру, летом готовил дрова и ремонтировал классы. Разве что сено не косил — последний конь сдох. Зато махолет, когда-то поставленный на чердаке дома, стоял совершенно целым, и отец иногда подолгу сидел возле него, курил, рассматривал отдельные узлы, потом их сочетание и хмыкал:

— Ну да, с чего он полетит-то? Одной человеческой силы тут мало. Вот бы пять лошадиных…

И Герман сейчас, сидя перед «курицей» — дырявым камнем на тросе, вспоминал свой махолет и испытывал запоздалую обиду на самого себя и невероятную вину перед отцом. Если этот валун давал электроэнергию, причем достаточно мощную, то значит и его детская конструкторская мечта просто обязана летать! А он даже не попробовал, постеснялся, что подросшая ребятня, видевшая первое испытание, поднимет его, без пяти минут военного летчика-истребителя, на смех. И отцу не дал взлететь, можно сказать, по рукам ударил своим резким заявлением. Готовый, но так и не поднятый в небо махолет — извечная мечта человечества! — много лет пылился на чердаке, а люди продолжали передвигаться по земле пешком, испытывая ее притяжение. Или сидели при керосиновой лампе, не веря, что найденная на берегу «курица» может давать электрический свет.

Теперь вот и перед хозяином горнолыжной базы было неловко: приплыл сюда на ворованной лодке и, будто варвар, перехватил кабель, а сам уже несколько часов находится под его негласной защитой и покровительством, иначе бы охотники за «Принцессой» давно были здесь. Шабанов зачистил ножом и скрутил разрезанные жилы, вместо изоляции обмотал соединения пластырем и забросил «курицу» в реку.

Уже рассвело, когда он вернулся в дом, где вновь ощутил его студеное, могильное нутро, много холоднее, чем на улице, однако более безопасного места сейчас не найти. Герман принес из мастерской стружки и обрезки древесины, сложил в камин и полез в карман за зажигалкой, и в это время огонь вспыхнул сам собой. Он уже ничему не удивлялся и лишь отмечал происходящее, как естественное, переложив все настоящее на язык сказки. Ну, бывают же и чудеса!

Он стащил с плеч НАЗ, положив ее под голову, затем снял ботинки и с удовольствием вытянулся на мягком диване у огня, пристроив раненые ноги на спинку. Застрявший где-то глубоко в мозгу ледяной осколок трезвомыслия колол и будил дремлющее сознание, тормошил, бил по щекам, истошно вопил, будто и дом этот, и огонь, и уютная постель — все призрак, и если он заснет, то уже не проснется, однако от излучаемого тепла лед сознания быстро таял, терял острые кромки и скоро вообще превратился в лужицу.

— Не спать! — приказал он себе и, положив пистолет на живот, снял с предохранителя. Палец, лежащий на спусковом крючке, дисциплинировал, бодрил, но огонь, беззвучно полыхавший в камине, завораживал.

Шабанов очнулся с давящей головной болью, словно каленый обруч набили на череп и теперь медленно сжимают. Последние два дня она, было, совсем утихла, лишь изредка стреляло в ухе или ощущался прилив кипящего, как масло на сковороде, палящего жара. Он не обольщался, что дело идет на поправку, и относил это к процессу гниения, отмирания живой ткани, и вот теперь вместе с постоянной болью начался какой-то новый этап. Он ощупал НАЗ, расстегнув замок, сунул руку внутрь: в этом призрачном мире ничему верить нельзя! «Принцесса» преспокойно дремала на дне мешка, прикрытая сверху продуктами и боеприпасами.

В камине лежал холодный пепел, но в доме снова было тепло и настолько уютно, что не хотелось вставать с мягкого дивана. Пожалуй, если б не этот обруч на голове, ни за что бы не встал, но лежать и слушать в себе боль — мучительно, лучше ходить, двигаться, выветривать, размывать ее активным током крови. Спустив ноги на пол, он ощутил тупые толчки в ранах, зажгло обоженные, взявшиеся коростой лодыжки, а подошвы опалило, будто наступил на угли.

— Худо дело!.. И все равно надо расхаживаться. Ну, давай, выживай, Шабанов!

Он натянул ботинки, закинул НАЗ за плечи и, стискивая зубы, пошел на реку умываться. Слепящее яркое солнце добавило боли, в связку органов «ухо, горло, нос», кажется, входили и глаза. Зрение опять то раздваивалось, то собиралось в один круг, словно он смотрел в подзорную трубу. Герман привык к свету и огляделся на ходу: нет, пока он спал, ничего не изменилось: тот же пустынный берег с растерзанными ледоходом кустами, чистый, огороженный выгон, хвойный лес за спиной по склону. А восточное и выше многоступенчатая и высокая гора с широкой, обращенной к солнцу залысиной — вон где горнолыжная трасса! Пейзаж, прямо сказать, швейцарский…

И вдруг глаз выхватил изменение. Чего-то не хватало, и не в общей картине, не в пейзаже и расстановке предметов — какой-то мелочи, детали, которая сегодня на рассвете притягивала внимание. И очень важной детали… Пристань пустая, в беседке торчат подвешенные водные лыжи, вдали на береговом откосе лежит его простреленная, изодранная дюралька… Стоп! Кабель! Сращивая жилы, он вместо изоленты намотал медицинский пластырь, и он очень заметно белел, выдавая место разреза. Теперь нет ни пластыря, ни самого стыка. Не сросся же он, не зажил, как безымянный палец!

Шабанов склонился, ощупал это место, затем достал нож из кармана «малямбы»: прогоревшее от электрического разряда лезвие ничуть не изменилось, по краям — нестираемая чернота, мельчайшие капли застывшего металла… Забыв о боли, он подошел к воде, потянул напряженный и вибрирующий в потоке трос — ого! На этой удочке сидела уже не «курица» — акула! Подтягивая к берегу, он руками почувствовал ее мощную, гудящую силу и, когда выбрал страховку, обнаружил на галечной отмели настоящий гидротурбинный генератор, из-за выпуклой предохранительной сетки напоминающий полутораметровый микрофон. Нечто подобное выпускал по конверсии авиазавод…

Какая уж тут «курица»! Чуткая к бегу речных струй машина продолжала работать даже на мелководье, внешние и внутренние лопасти турбины крутились, сливаясь в блестящие круги и вздымая веер брызг. Глядя на это перерождение камня с дыркой, Шабанов сделал вывод, давно и подспудно зревший в сознании: и на том хуторе, и здесь, на базе, нет никаких друзей или тайных жалелыциков упавшего русского летчика; и там, и здесь — враги, охотники за «Принцессой». Только, если одни гонят его чуть ли не от места приземления и пытаются овладеть прибором с помощью грубой силы, то эти, «сердобольные», действуют исподволь, совершенно иными, мягкими методами. Попросту медленно сводят его с ума, и когда он полностью созреет, сам отдаст высокородную барышню. Их ласковая ненавязчивость продиктована тем, что они слишком хорошо знают Шабанова, его вкусы, нравы, психологию и манеру поведения. Отсюда появился и хлеб с молоком, принесенные наивной девушкой Ганей, и земляничное мыло, и «курица», дающая энергию киловатт в полста. Неизвестно чем отапливаемый и уютный дом горнолыжников тоже из этой серии…