Читать книгу "Роза Бертен. Кутюрье Марии Антуанетты - Мишель Сапори"

Лишь только закончился Террор, Бертен, которая до последней минуты не собиралась уезжать в эмиграцию, сразу после 9 термидора[133] просит разрешения вернуться во Францию. В декабре следующего года с нее сняли обвинение в правонарушении, состоящем в эмиграции, на основе свидетельства девяти граждан, удостоверявших, что модистка «известна обыкновением торговать с заграницей и часто туда ездить». Среди свидетельствующих за Розу Бертен всегда фигурирует ресторатор-дипломат Коррацца, в кафе которого, как рассказывает Баррас в своих «Мемуарах», готовилось свержение Робеспьера. 6 января 1795 года Бертен была вычеркнута из списка эмигрантов и восстановлена во владении своим имуществом.

Мадемуазель Бертен покинула Лондон. Она написала княгине Голицыной: «Мне сильно не повезло с революцией», а также: «Моя жизнь — это долгая агония». По крайней мере, ей удалось сохранить жизнь. Ее знакомец, Жан Франсуа Отье, один из Леонаров, парикмахер королевы, был осужден как соучастник заговора и казнен 7 термидора II года, похоронен в Пикпюсе.

Его брат, Алексис Леонар, приятель Розы Бертен, вернулся из эмиграции в России только после Реставрации. Он был назначен лакеем старшего из братьев короля и проработал до конца своей жизни главным распорядителем похоронного бюро. Александр Дюма упомянул его в своем очерке «Людовик XV и его двор» (1849). Умер он в 1820 году и был препровожден с большой торжественностью в свой последний приют в самой красивой карете похоронной службы.

Глава XVIII. Послужной список

Когда в феврале 1795 года модистка королевы вернулась в Париж, эпоха опасностей миновала. В общественные места вернулись смех, праздники и балы. Вся столица нервно танцевала, чтобы освободиться от еще не изжитых страхов, и каждый осознавал свою удачу под звуки кларнетов и тамбуринов. На улице Ришелье отовсюду доносились кадрили и ригодоны[134].

Чтобы поправить свое финансовое положение, мадемуазель Бертен сдала внаем часть «Великого Могола» неаполитанскому мороженщику Гарки, который задумал превратить это помещение в «Фраскати», как в Неаполе. Общепризнанный роялист, Гарки превратил его в популярное место встреч золотой молодежи Термидора, которых называли «щеголями».

Отчасти они были выходцами из мира ее бутика: мальчики-торговцы, коммивояжеры или мелкие купцы. Эти щеголи, молодезь выссего занра, отличались своей привычкой глотать гласные и манерно сюсюкать; они считали себя героями дня, одевались невероятно неестественно, носили штаны в обтяжку, монокль, жесткий воротник и огромный «зеленый галстук», так называемый золотушный. Эта «ходячая мода», «чудо вкуса», щеголи в «сюртуке, квадратном как четыре доски», обеспокоенные тем, насколько увеличилась ширина костюма за две недели, чередой приходили к Гарки, чтобы посоветоваться друг с другом о вечернем туалете. Поскольку они считали себя умными людьми, они обменивались впечатлениями о последних увиденных театральных постановках.

В этих восхитительных одеяниях щеголи шатались в доме Розы Бертен. «Французский курьер» от 21 августа 1795 года так описывал это место: «…Радостный гомон, взрывы смеха, это золото, эти бриллианты, эти элегантные наряды, эти лица, пышущие здоровьем, продемонстрируют вам типичных представителей маленьких Крёзов. Пойдите, обязательно пойдите к мороженщику Гарки, там находится школа хорошего тона и прекрасных манер». В той же газете за 1 октября 1795 года вы найдете такой пассаж: «Кто не занял место у Гарки, тот глупец; кто не едет в Кобленц[135], тот террорист». В самом деле, эта манера одеваться очень странно, по которой безошибочно можно узнать щеголей, вначале являлась в большей степени политическим символом веры, чем фантазией моды.

Их костюм служил сигналом, политической декларацией: если на одежде семнадцать пуговиц, это напоминание о Людовике XVII, а прическа «собачьи уши», когда волосы спускались вниз вдоль висков, а сзади были приподняты под согнутый гребень, образуя шиньон, имитировала прическу осужденных, идущих на гильотину. У Гарки, между двумя стаканчиками, щеголи предавались игре в бильярд, сообщали друг другу новости и обсуждали текущие политические события.

В действительности это были подростки 1789 года, ставшие политической движущей силой и инструментом реакции, которых термидорианцы использовали для обуздания революционных якобинцев. В эти решающие для Франции годы они, при поддержке термидорианского Конвента, держали их на привилегированном положении, и в Париже часто происходили стычки между санкюлотами и щеголями, которые спорили о власти ударами свинцовых дубинок, в то время как на юге Франции свирепствовал террор, впоследствии названный белым[136]. «Золоченые животы, прекрасные ляжки» два года били «грязные задницы» под доброжелательные взгляды термидорианцев, вплоть до взрыва в прериале[137] III года, который ознаменовал поражение санкюлотов. После оттеснения якобинцев золотая молодежь стала не нужной Национальному конвенту и была сметена с политической сцены пушками Бонапарта 5 октября 1795 года во время Вандемьерского мятежа[138]. Гарки, участвовавший в мятеже, был ранен в ногу.

После поражения эти молодые люди погрязли в обычной светской жизни и заботах о туалетах. Соседство такого заведения, как кафе Гарки, было для мадемуазель Бертен большой удачей, потому что за щеголями последовала вереница щеголих, этаких «нимф и сильфид», чьи воздушные одежды прикрывали от любопытного глаза самые тайные прелести.

Розе Бертен тогда было около пятидесяти лет, и она чувствовала себя ежедневно погруженной в атмосферу, благоприятную для художественного творчества. Но сохранила ли она умение выражать модой устремления момента? И чем ей обязаны наряды щеголих?