Читать книгу "Мода и гении - Ольга Хорошилова"

Станислав Михайлович был чрезвычайно польщен принимать у себя самого Чайковского. Мгновенно снял мерки, предложил лучшее английское сукно и черный шелк для подкладки, уточнил особые пожелания великого клиента и отпустил — Петр Ильич всегда торопился. Эта фрачная суконная тройка, к счастью, сохранилась и находится в Доме-музее Чайковского в Клину. На спинке у ворота — черный элегантный гриф: «I. Tedeschi St. Petersbourg».

Возможно, Чайковский заглядывал сюда, на Большую Морскую, 16, не только к Тедески. По случайному стечению обстоятельств здесь в 1887 году открылась частная Петербургская музыкальная школа, учрежденная коллегами Петра Ильича, профессорами столичной консерватории.

Композиторский маскарад

Это было в начале марта 1869 года. Москва готовилась сыто и пьяно повеселиться на Масленицу. Артистический кружок давал грандиозный бал в Дворянском собрании. Приглашение получил и Петр Ильич. По уговору со своими друзьями, супругами Бегичевыми, он должен был приехать к ним и после ужина вместе поехать в маскарад. Композитор, однако, не знал, какой образ выбрать. На помощь пришла Марья Васильевна Бегичева, дама с богатым гардеробом и не менее богатой фантазией. А что, если Петьке (так его называла, по-свойски) примерить наряд ведьмы — такого ни у кого во всей Первопрестольной нет. И смешно, и необычно, то есть как раз для такого артиста, как он.

«Артист», конечно, замялся, ведь костюм-то женский, хоть и ведьмы, да и как он в нем будет танцевать. Но Марья Васильевна была дама крутого нрава и возражений не терпела. После споров и примерок, после робких и тщетных попыток убежать восвояси, Чайковский костюм надел — но не ведьмы, а настоящий, женский, прямиком из Парижа. Это было драгоценное домино без единого шва, из черного кружева, сотканное на лучшей французской фабрике и повторявшее точь-в-точь домино императрицы Евгении. Обошлось оно Бегичевой в три тысячи рублей. Так, по крайней мере, утверждала свидетельница этого события Александра Соколова. Выбор композитора она объясняла тем, что ни один другой наряд на нем не сходился.

И вот две очаровательные маски, ведьма Бегичева и прелестная кружевная домино-Чайковский, отправились на бал. Вошли в залу Дворянского собрания, тут же прошел шепоток: многие прознали про мистификацию, но думали, что ведьма — это сам Чайковский, а под домино скрывается Бегичева. Были взгляды, были шутки, смельчаки даже пытались ущипнуть ведьму, полагая, что это их закадычный друг Петр Ильич. Тем временем ничего не подозревавший супруг Бегичевой ворковал в дальней комнатке со своей новой пассией, балериной Никулиной. Он был уверен в том, что жена осталась, как обещала, дома. Но, о ужас, ему нашептали, что в зале среди масок видели даму в знаменитом драгоценном домино — значит, Марья Васильевна здесь!

Всё дальнейшее, в пересказе Александры Соколовой, похоже на вампуку. Разоблачения следовали одно за другим. Бегичева шумно уличили в неверности, маски вынуждены были открыться, общество узнало, что ведьма — это Марья Васильевна, а домино — Чайковский. История кончилась драматичной развязкой: супруги приехали домой, Марья Васильевна разрыдалась, Владимир Петрович заперся в кабинете. Чайковский, невероятно смущенный, тихонько ретировался и до конца своих дней не мог забыть того вечера.

Водевильную историю на разные лады, с разным набором участников и свидетелей описывали другие. Дочь Николая Кашкина, к примеру, сообщала, что Петр Ильич явился на бал в черном домино лишь потому, что заключил пари с ее отцом: они порознь приедут на бал и выиграет тот, кто дольше останется неузнанным. Все прочее, однако, в общих чертах совпадает с рассказом Соколовой.

Сейчас эту историю принято называть апокрифом, мол, не было ни платья, ни домино. Да и как вообще мог гениальный беспорочный композитор вести себя так недостойно?! Мы испорчены XX веком. В XIX столетии к подобным шалостям относились проще, умели от души посмеяться и оценить удачную костюмную шутку. Тогда многие охотно переодевались. Постигали искусство травестии в детстве. На шумных рождественских маскарадах девочки вдруг становились маленькими лордами в бархатных штанишках, а мальчики носились по зале златокудрыми женственными эльфами. В закрытых мужских учебных заведениях, в том числе военных, переодевались во время выпускной вечеринки. У каждого она была своя, но сценарий почти не отличался. Юноши, радовавшиеся окончанию тоскливой учебы, устраивали торжественные похороны самых нелюбимых предметов. В кадетских корпусах это была геометрия и химия. В Морском кадетском корпусе — «Морской альманах», увесистый том, которым пользовались при решении ненавистных астрономических задач. Отпетых двоечников назначали в «хор плакальщиц», и некоторые, для большего соответствия, надевали сделанные из наволочек юбки и бабьи платки.

В Императорском училище правоведения, которое окончил Чайковский, тоже была травестийная традиция. В старшем выпускном классе воспитанники устраивали импровизированный театрик и разыгрывали сценки из комедий, русских и европейских. И мужские, и женские роли исполняли юноши-правоведы. На сохранившемся снимке видно, как превосходно, с большим вкусом они накрашены, безупречно одеты в полном соответствии с дамскими модами. На другом фото — правоведы в нарядах цыган и цыганок, последние не только в пестрых платьях, но и с округлыми бутафорскими грудями, которыми они, должно быть, убедительно трясли в порыве танца.

Воспитанники Императорского училища правоведения в образах цыган и цыганок.

Фотография 1900-х гг. Коллекция Ольги Хорошиловой

Возможно, травестийные дивертисменты устраивали правоведы еще в шестидесятые годы XIX века, ведь многие были склонны к театральной импровизации и переодеваниям. Петр Ильич, к примеру, удачно передразнивал балерин — и в стенах училища, и вне их. В парке он устраивал настоящие представления, порхал эдакой Тальони по импровизированной сцене и в перерывах между дивертисментами объяснял зрителям, чем техника одной этуали отличается от другой. Правоведы охотно подыгрывали — истово аплодировали. Неизвестно, однако, в каких именно костюмах выступал тогда Петр Ильич.

Зато прекрасно известно, что его одноклассник и друг Алексей Апухтин любил пошутить и однажды устроил живописное явление. Это было на Елагином острове, красивым теплым вечером. Солнце садилось, озаряя парк бледно-золотыми лучами, сизо-розовые облака медленно плыли по небу — словом, все как на сладчайших картинах романтиков. И вдруг нервное ржание, конский топот — приближается разодетая кавалькада. Молодые денди в английских сюртуках и облегающих рейтузах, а впереди — полноватая незнакомка в чудном платье-амазонке. Легкая вуалетка скрывает лицо, видна лишь ухмылка. Юноши и прекрасная амазонка несколько раз прогарцевали перед публикой, замершей в восторженном безмолвии. Потом остановились, дали себя рассмотреть. Кто-то из бомонда опознал в даме Апухтина. Петербургский пиит провел остаток красивого вечера в женском амплуа. Платье было ему к лицу. И ухмылка тоже.

Переодевались не только прожженные модники и декаденты, но и осанистые русские композиторы, любившие пошутить. В конце 1820-х Михаил Глинка, только начинавший свой путь к славе, участвовал в постановках кружка князя Голицына. И однажды исполнил роль Донны Анны в опере «Дон-Жуан» Моцарта. Пел контральто и шелестел по сцене в барочном платье — напудренный, напомаженный, при мушке, в белом парике. Произвел большой фурор, и сам изрядно повеселился.