Читать книгу "Наедине с суровой красотой. Как я потеряла все, что казалось важным, и научилась любить - Карен Аувинен"

Мне следовало бы с самого начала понимать, чем окончится затея с оленьей сеткой: всякий раз использование ее приводило к плачевным результатам. Как-то раз мне пришлось проводить ту же спасательную операцию с малышом-скунсом, который залез в сарай в доме на горе Бау, первом из моих горных обиталищ. Зверек настолько сильно запутался, что накрутил вокруг себя целые сеточные облака, а на животике, точно пуповина, завязался узел размером с мой кулак. Я подцепила бедное маленькое создание, не больше двух кулаков размером, палкой, пропустив ее сквозь сетку, а другой рукой стала осторожно проводить пальцами по его коже, чтобы выявить все места узлов и переплетений, в то время как скунсик раз за разом пытался выпалить в меня из своих уже полностью опорожненных ароматических желез.

Увы, та земляная белка в салатном ящике была лишь первым залпом тотального вторжения. Однажды днем я вернулась после занятий на курсах и увидела, что мои красивые черные анютины глазки выкопаны и разгрызены. Моя мантра: что ж, такова жизнь в горах. Но потом они добрались до моего садика. За считаные недели фиалки были сжеваны подчистую наряду со всеми калифорнийскими маками, что я посадила на своем единственном солнечном клочке земли. Потом они аккуратно состригли единственный цветок шоколадной космеи – цветка, у которого изначально не было особенных шансов на моем затененном участке. Я так радовалась, когда увидела раскрывшееся соцветие! А потом долго ругалась, обнаружив его лежащим на земле.

Не прошло и недели, как все, что было нежным и зеленым или имело бутоны, пропало, как и не было. И вот тогда-то я вышла на тропу войны.

Я перепробовала целый ассортимент отвратительно воняющих спреев. Один, успех которого гарантировал мой любимый садоводческий магазин, имел омерзительную основу из запаха тухлых яиц – вонь была настолько сильна, что я давилась рвотными позывами, распыляя его. Через пару часов после нанесения запах просочился в окно моего крохотного домика, и я была вынуждена ретироваться в спальню. В саду я пробовала использовать мочу койота, собственную мочу и даже «Жидкую изгородь», которая пахла точь-в-точь как тухлая рыба в смеси с чем-то еще более мерзким, – с таким «ароматом» я однажды столкнулась на реке Милуоки, когда Элвис вывалялся в чем-то черном и слизком на ее берегу и мне пришлось обрызгать всё, включая тряпку для уборки и собственную обувь, спреем Febreze и перестирать все вещи по меньшей мере трижды, прежде чем запах начал слабеть.

Я честно обрызгала сад по периметру «Жидкой изгородью» во второй половине дня. Не прошло и двух часов, как в косых лучах солнца все еще светлого летнего вечера Элвис рванулся, рыча, к москитной двери: моя пахучая «изгородь» привлекла во двор огромного медлительного медведя. Вылетев из двери без всякой задней мысли, я похватала лежавшие на ступенях деревянные щепки и стала кидаться ими в зверя, доходившего в холке мне до груди, с воплем: «Кыш!» Медведь неохотно развернулся и ушел в лес за бермой. Только вернувшись под сравнительно безопасный кров своей отгороженной москитной дверью хижины, я задумалась о том, что сделала.

– Кыш?! – сама себе не веря, повторила я Элвису и покачала головой. Иисусе!

Безрезультатно перепробовав все возможные вонючки, чтобы избавится от докучливых земляных белок, я неохотно прибегла к ловушкам. Мой план состоял в том, чтобы ловить зверьков живьем и переселять в другое место. Но белки бегали мимо открытых ловушек неделя за неделей. Последней каплей стал тот день, когда на моих глазах белка прикончила последний колокольчик, потоптавшись прямо по усыпанному белыми цветами стеблю – от корня к цветам, – когда я криком пыталась выгнать ее из сада. Взъярившись, я пошла к Полу, чтобы взять взаймы крысоловку, которую он предлагал мне парой недель раньше, и установила ее, взведя пружину, сразу за дверью. Уже через час я поймала одну из белок за лапу. Я ее выпустила, и она ухромала прочь, пока я заново настораживала ловушку. На следующий день та же белка попалась снова, но уже за шею. Я приехала домой из «Мерка» и обнаружила, что она слабо трепыхается в крысоловке. Белка посмотрела на меня затуманенным взглядом: страдание было написано на ее мордочке. Задняя лапа бесполезно болталась, согнутая под неестественным углом. Помочь ей было уже нельзя. Я отпустила пружину металлического зажима, и он душил несчастное создание, чья пасть открывалась все шире и шире: две самые долгие минуты в моей жизни. Охваченная отвращением, я вернула крысоловку Полу.

– Получилось? – спросил он. Я помотала головой: нет.

Капитулировав, я отдала сад на откуп белкам.

* * *

Настоящим началом лета в Джеймстауне было ежегодное празднование Четвертого июля, событие, в котором участвовал весь городок, чтобы собрать деньги для добровольной пожарной команды. Все начиналось с большого завтрака с оладьями в городской ратуше, который в итоге перетекал в маленький парк через улицу, и парада по Мейн-стрит с участием «фордов» Model A, принадлежавших Эль Патрону, казу-бэнда[43], возглавляемого Джоуи, и детей, разбрасывавших конфеты с крыши пожарной машины. После этого праздник продолжали ларьки с закусками и музыка в большом парке, носившем название Елисейские Поля, – располагался он на восточном конце города, – а вечером наступал черед фейерверка.

Тем летом вдобавок к традиционному конкурсу на лучший пирог и лучший торт: победители награждались почетной лентой, устраивали соревнования по рубке дров: победителю был обещан приз – целый корд древесины. Хотя на нашей горе полным-полно женщин, рубивших дрова, в конкурсе пожелали участвовать только две. Зато записалось немало парней, жаждущих помахать топором. Состязания были назначены ближе к вечеру, к этому времени большинство народу должно было уже как следует напраздноваться. По этой причине я содрогнулась, услышав объявление о конкурсе, и с замиранием сердца наблюдала, как одна горстка участников махала топорами, одетая только в шорты, а другие тем временем тянули долгими глотками пиво из красных чашек или пригубливали «по глоточку» самогона из фляжки Джоджо, прежде чем воздеть топор к небесам.

Белка посмотрела на меня затуманенным взглядом: страдание было написано на ее мордочке. Задняя лапа бесполезно болталась, согнутая под неестественным углом. Помочь ей было уже нельзя.

Разумеется, зрители поедали зрелище глазами, громко подбадривая пару особенно пьяных парней. Я держала пальцы скрещенными за Карен Кью, третью Карен в Джеймстауне, небольшого росточка женщину, которая одевалась в черную кожу, водила мотоциклы и жила одна в хижине «там, наверху» без электричества и водопровода. На нее одну пришлось семеро соперников-мужчин. Но громче всех я подбадривала Джоджо – он был на двадцать лет старше ближайшего по старшинству участника состязаний. В свои семьдесят два Джоджо был седобород и лыс, одет в красно-бело-голубую рубаху – такую же, как у его жены Джесс. Он раскалывал каждое тщательно подобранное полено одним мощным ударом топора. В четырех раундах он шел нос к носу с Босяком Кенни, со здоровенным мужиком по имени Шон – тот был в одних шортах и едва не отхватил себе ногу, с Рудигером, который улыбался и промахивался, улыбался и промахивался, и, наконец, с Родом – зубастым бородатым мужчиной, устроившим конкурс. Этот Род гордо расхаживал по площадке, уверенный в том, что будет победителем. И в итоге обставил всех.